Холмс с улыбкой повернулся к Джеймсу:
– До десяти часов утра посетители будут свободно подниматься на смотровую площадку и спускаться с нее. Затем Колумбовы гвардейцы полковника Райса попросят всех освободить крышу, проверят, что никто не остался, потом запрут кабину и шахту. Ключ будет у вас.
– Какой даме я должен его отдать? – слабым голосом спросил Джеймс.
– Вы узнаете ее по фотографии Ирэн Адлер, которую я вам показывал. Золотисто-каштановые волосы. Волевой подбородок. Высокие скулы. Почти лиловые глаза. – Холмс протянул руку. – Пора прощаться, старина. Спасибо за все.
Джеймс пожал ему руку и опасливо глянул на двухсотфутовую шахту, в которой должен был поднять лифт. Затем все четверо вышли из павильона. Полковник Райс вновь запер наружную дверь.
– Павильон Изящных искусств и мануфактур откроется в обычное время, – сказал Райс Генри Джеймсу. – В десять мои люди очистят Смотровую площадку, и мы повесим табличку, что лифт и площадка закрыты с десяти до двух. Многие захотят посмотреть на президента с удобной точки, но все галереи будут на это время закрыты. Вам нужно быть здесь в десять.
Джеймс глянул на большой ключ и убрал его в жилетный карман.
– Что мне делать до тех пор? – спросил он почти жалобно.
– На вашем месте, – ответил агент Драммонд, – я бы вернулся на яхту сенатора Камерона, благо катер ждет, и поспал бы еще часа два. Главное, поручите кому-нибудь вас разбудить, чтобы в десять быть тут – вместе с ключом. Вам не придется никому ничего объяснять. Публика прочтет табличку на запертой шахте и разочарованно отправится смотреть на президента с площади перед Административным корпусом.
Позже Джеймс не мог вспомнить, кивнул ли он, прежде чем развернуться и пойти к пирсу.
9
Небо затянуло облаками, собирался дождь, однако за несколько минут до прибытия президента Кливленда выглянуло солнце и, словно по команде, залило лучами зрителей и официальных гостей.
Еще не видя президентского кортежа, Холмс услышал, как толпа на площади перед Административным корпусом разразилась криками и аплодисментами. Сыщик смотрел в длинную узкую щель, которую рабочие по указанию полковника Райса прорезали в металлическом основании огромного прожектора на юго-западном углу Смотровой площадки Павильона изящных искусств и мануфактур. Отсюда ему была видна вся галерея до такого же прожектора на юго-
Если только Колумбовы гвардейцы полковника Райса или снайперы агента Драммонда не увидят и не застрелят Лукана раньше.
Холмс знал, что этого не произойдет.
Часы, которые он положил на пол в узкой полоске света, показывали ровно одиннадцать, когда оркестр заиграл президентский гимн; это означало, что Кливленд начал подниматься на трибуну. Холмс, лежа в позе эмбриона под тяжелыми проводами, заполнявшими почти весь ящик, продолжал смотреть в щель, но не видел никакого движения. Сейчас президент был легкой целью для Луканова маузера (если убийца и впрямь выбрал эту винтовку) с сотни других мест над заполненной людьми площадью. По аплодисментам, которыми встретили кортеж президента и выступления первых ораторов, чьи голоса досюда почти не долетали, Холмс определил, что толпа заполнила обе стороны лагуны до самого Перистиля и дальше, боковые улочки и пирс.
Он знал расписание до секунды и, когда толпа притихла, слушая благословение слепого капеллана, отметил про себя, что церемония отстает от графика по меньшей мере на три минуты.
Дэниел Бернем и другие директора выставки учли печальный опыт прошлого октября, когда все промерзли до костей, и постарались сделать открытие как можно более коротким. Тем не менее прошел целый час (до Холмса долетели обрывки графоманской «Оды Колумбу» и прочей бессмысленной чепухи), прежде чем президент вышел на ораторский помост и генеральный директор выставки Дэвис встал, чтобы его представить.
Через восточную щель Холмс видел, как якобы запертая дверца ящика под исполинским прожектором в восточном конце галереи бесшумно распахнулась. Лукан Адлер вылез из тесного пространства и вытащил длинный сверток. Он развернул черную ткань, и Холмс даже с такого расстояния определил, что у Лукана и впрямь пятизарядная винтовка Маузера образца девяносто третьего года с двадцатикратным оптическим прицелом.
Холмс ногой распахнул дверцу ящика, встал и двинулся к Лукану.
Генри Джеймс два часа стоял у неработающего лифта и слушал, как посетители возмущаются невозможностью поглядеть на президента со Смотровой площадки. Однако сейчас, перед началом президентской речи – голоса с трибуны долетали, хоть и негромко, в раскрытые двери опустевшего павильона, – писатель остался у лифта совершенно один.
Вернее сказать, он был один, пока без нескольких минут двенадцать к нему не подошла хорошо одетая женщина лет сорока с небольшим. У нее были золотисто-каштановые волосы, волевой подбородок, высокие скулы и лиловые глаза. И она спросила:
– Вы, случайно, не писатель Генри Джеймс?
Джеймс заморгал (в Америке его, как правило, не узнавали) и ответил:
