Пятое сердце

– Да, это я.

Он уже собирался приподнять шляпу, когда женщина вытащила из сумочки уродливый револьвер и направила его Джеймсу в живот.

– Достаньте ключ, – сказала она. – Откройте обе двери. И отвезите меня наверх.

Джеймс торопливо выполнил ее требования, правда чуть не уронил ключ, отпирая шахту, и не сразу справился со второй дверью. Женщина практически втолкнула его в кабину и вошла следом, не опуская пистолета.

– Отвезите меня наверх, – сказала она. – Быстро!

Джеймс рывком отвел рычаг так далеко влево, что кабина взмыла ракетой. Он потянул вправо, и она почти остановилась в сорока футах над полом.

Женщина решительно отодвинула Джеймса, дернула рычаг влево, и кабина вновь понеслась вверх.

* * *

Лукан Адлер, чей профиль напоминал орлиный даже больше, чем у его прославленного отца, стоял за прожектором, так что стальной обод стойки служил упором для маузеровской винтовки. Сбоку Лукана загораживали перила, и Холмс сомневался, что люди Драммонда смогут в него попасть – если они вообще заметили движение на краю галереи.

Лукан закончил подстраивать оптический прицел, убрал отвертки в карман рубашки (пиджака на нем не было) и теперь, по-прежнему держа винтовку нацеленной в президента, с улыбкой смотрел на приближающегося Холмса.

Когда между ними оставалось примерно двадцать пять больших шагов, Лукан направил дуло на Холмса и сказал:

– Стой.

Холмс остановился.

– Я могу выпустить три пули меньше чем за две секунды, – сказал Лукан.

Холмса поразил его резкий металлический голос, ничуть не похожий на материнский. Может быть, скорее на отцовский. Холмс не мог сказать наверняка.

– Две – жирному президенту в грудь и одну тебе в живот раньше, чем ты пробежишь пять футов, – добавил Лукан. – Если сделаешь движение рукой к карману или к пиджаку, я сначала убью тебя и выпущу две или три пули в президента еще до того, как кто-нибудь поднимет голову на звук первого выстрела.

Холмс знал, что это не пустая угроза, поэтому стоял не шевелясь.

Президент еще не начал речь, но вступление генерального директора Дэвиса уже близилось к концу. Холмс знал (и знал, что знает Лукан): после речи Дэвиса и до того, как толстяк-президент займет ораторское место, оркестр будет целых полторы минуты играть «Да здравствует Колумбия», чтобы толпа успела выразить свои чувства криками и овациями.

За этим шумом никто не услышит выстрела. Возможно, даже снайперы Драммонда.

Холмс глянул на стальной трос, идущий от столбика ограды к маяку на озере тремя сотнями футов ниже. Он догадывался, что Лукан закрепит там какое-нибудь устройство, но сейчас невольно восхитился красотою решения: обычный шкив с приваренным незамкнутым квадратом, чтобы не соскакивал с троса, а под ним – велосипедный руль с резиновыми ручками.

– Изящно, – сказал Холмс, кивая на устройство. Он не сомневался, что у бетонного островка, на котором стоит маяк, ждет быстроходный катер. – Однако полиция и секретная служба уже знают про «Зефир».

Лукан Адлер пожал плечами и усмехнулся:

– «Зефир» изначально был отвлекающим маневром.

Дэвис представил президента, оркестр и хор начали «Да здравствует Колумбия», и президент вышел на возвышение. Холмс не обернулся через правое плечо, чтобы на него взглянуть.

Лукан поднял винтовку выше, целясь Холмсу в грудь.

– Одной только левой рукой, – он повысил голос ровно настолько, чтобы его можно было расслышать за шумом, – сними пиджак, жилет и рубашку. Быстро! Если не снимешь все за тридцать секунд, выстрелю.

Холмс принялся левой рукой неловко расстегивать пуговицы и запонки. Однако тридцать секунд – треть времени, отведенного на музыку, крики и овации, – еще не прошли, а он уже стоял голый по пояс.

Лукан по-прежнему глядел в прицел:

– Два выходных отверстия. Неплохая кучность для такого расстояния. А теперь повернись. Быстро!

Холмс повернулся лицом к прожектору, под которым прятался последние шесть часов.

– О, третье входное отверстие довольно гадкое, мистер Холмс, – прошипел Лукан. – Пуля все еще внутри? Нет, вряд ли. Какой-нибудь тибетский пастух выковырял ее ржавой ложкой? Воображаю, как это было больно! Повернись и смотри на меня! Живо!

Холмс повернулся к юноше – практически мальчишке, но с черными глазами кобры. Сыщик стоял, уронив руки. Солнце приятно согревало голые плечи.