Бранд плечом выбил дверь ближайшего дома и застыл на месте. В низенькой комнатушке, прям как у них с Рин когда-то, у очага стояла женщина. Тощая, в грязном платье, всего на пару лет постарше Бранда. Она стояла, уперевшись рукой в стену, смотрела на него и тяжело дышала. Видимо, напугалась до смерти.
– Ты там как? – спросил Сордаф из-за двери.
– Хорошо… – ответил Бранд.
– Ах ты мать твою! – толстяк довольно осклабился, сунув голову внутрь. – Кто-то тут есть, как я погляжу!
И он размотал веревку, отрезал часть своим кинжалом и дал Бранду.
– Везет тебе, парень, ее по хорошей цене продать можно!
– Да, – сказал Бранд.
Сордаф вышел, покачивая головой:
– В войне ж удача главное, кому-то везет, а кому-то, мать его, нет…
Женщина молчала – и он тоже. Бранд навязал ей на шею веревку, не слишком туго и не слишком свободно, но она даже не двинулась. Он обмотал другой конец вокруг запястья, чувствуя себя странно окоченевшим. В песнях воины именно этим и занимаются, разве нет? Рабов захватывают! Нет, это совсем не похоже на благое деяние. Вообще не похоже. Но если б не он, ее б захватил кто-то другой. Потому что так поступают все воины.
Снаружи уже подпаливали дома. Женщина застонала, увидев тело старика. Застонала снова, увидев, как вспыхнула крыша ее лачуги. Бранд не знал, что ей сказать. Что сказать другим. Он привык молчать, и потому не сказал ничего. У одного парнишки слезы текли, когда он поджигал дома – но он все равно их подпаливал один за другим. Скоро воздух заполнил запах гари, трещало в огне дерево, вспыхнувшая солома улетала высоко в ночное небо.
– Какой в этом во всем смысл? – пробормотал Бранд.
Раук просто потер раненое плечо.
– Всего одна рабыня, – недовольно проговорил Сордаф. – И сосиски. Разве это добыча?
– Мы сюда не за добычей пришли, – строго сказал мастер Хуннан. – Мы пришли сюда совершить благое дело.
А Бранд стоял с женщиной на веревке и смотрел, как горит деревня.
Они молча ели черствый хлеб, растянувшись на холодной земле. Никто не разговаривал. Они еще не ушли из Ванстерланда и опасались разводить костер, и каждый сидел, погруженный в свои мысли, в темноте и мрачном молчании.
Бранд дождался рассвета – в черной туче над головой зазмеились серые полосы. Он все равно не спал. Все думал о том старике. И о том, как парнишка плакал, подпаливая крышу. Слушал, как дышит женщина – она теперь его рабыня, собственность. Просто потому, что он навязал ей на шею веревку и сжег ее дом.
– Поднимайся, – прошипел Бранд, и она медленно встала.
Он не видел ее лица, но, судя по поникшим плечам, она не собиралась сопротивляться.
На часах стоял Сордаф. Толстяк дул в ладони, растирал их и снова дул.
– Мы пойдем прогуляемся, – сказал Бранд, кивнув на ближайшую рощицу.
Сордаф ухмыльнулся:
– Еще бы. Ночка-то холодная…
Бранд повернулся к нему спиной и пошел прочь, время от времени дергая за веревку – женщина шла за ним. Они шли через подлесок, молча, под сапогами Бранда хрустели ветки. Вскоре лагерь остался далеко позади. Где-то ухнула сова, и он затащил женщину подальше в кусты, подождал, прислушался – никого.
Он не знал, сколько идти до опушки. Когда они вышли из леса, Мать Солнце уже поднималась на востоке – маленькое серое пятнышко. Он вытащил подаренный Рин кинжал и осторожно срезал веревку с шеи женщины.
– Иди, – сказал он. Она стояла и не двигалась. Он показал пальцем: – Иди. Иди домой.
Она сделала шаг, оглянулась, сделала еще шаг, словно не верила и думала, что это какой-то розыгрыш.
Он стоял и не двигался.
– Спасибо, – прошептала она.
Бранд поморщился:
– Не за что меня благодарить. Просто иди. Уходи.
Она побежала. Он смотрел ей вслед, как она убегает дорогой, которой они возвращались, через мокрую траву, вниз по покатому склону. Матерь Солнце поднималась все выше, и он теперь видел вдали Риссентофт – крохотное черное пятнышко, над которым все еще поднимался дым.
Наверное, Риссентофт выглядел так же, как Халлебю. До войны.
И теперь они опять выглядели одинаково.
Замерзшие озера
