В автобусе, идущем на Невский проспект, я встала у окна на задней площадке и повернулась к салону спиной. Из-под автобуса выбегала и уносилась вдаль гипнотическая серая лента, я рассеянно следила за ее бегом и пыталась представить, что же там такое мог сочинить Левиафан. «Торжественная ода девице Данимире, написанная ко дню ее совершеннолетия, каковое вряд ли прибавит ей ума и хороших манер». «Одна девица честных правил…»
Хорошо, что никто не видел моего лица — от воображаемых версий рот сам по себе расползался в широкой улыбке.
Разумный совершеннолетний человек, каковым я начала считать себя с сегодняшнего утра, испарился, едва я переступила порог «Елисеевского». Сначала я долго фланировала вдоль прилавков, глазея на витрины, декорированные таким образом, что провизия становилась произведением искусства, потом посидела под гигантским ананасом в центре зала, где взяла себе молочный коктейль с ананасовым же мороженым. Когда коктейль подошел к концу, я с удовольствием похрюкала через трубочку, возя ею по дну высокого стакана. Затем я снова побродила по кондитерскому отделу и в результате не удержалась — набрала всего понемножку. И вовсе не потому, что так уж любила сладости, — они выглядели так мило, что сами по себе могли служить украшением стола.
Когда я вышла из дверей «Елисеевского», кто-то вдруг дернул меня за рукав.
— Барашек! — услышала я голос Ксении и, обернувшись, увидела всю компанию: Ксению, Люду, Аню и Ангелину. И Мартина, понятное дело, тоже.
Встреча была нежданной. Я уже настроилась на штиль со Снежинкой, а ведьмы Мартина обычно общались в стиле «буря и натиск». К тому же я совершенно не понимала, что про меня думает Мартин. Действительно ли он поверил, что я не отталкивала его?
Честно говоря, я и не хотела видеть его до разговора с родителями. Странности внезапно стали казаться мне опасными. А что, если я причиню ему реальный вред?
Я растерянно поздоровалась с ведьмами и, мысленно съежившись, бросила на Мартина виноватый взгляд.
Он изменился. Выглядел Мартин как человек, недавно перенесший тяжелейший грипп: впалые щеки, голубые полукружья под глазами, которые на осунувшемся лице стали казаться еще больше. Какой-то он стал… прозрачный… Болел? Не мог же он до такой степени переживать нашу размолвку… или мог? И как теперь себя вести?
Но тут Мартин улыбнулся — едва заметно, краешками губ… глаза его были грустны и серьезны, но ведь он мне улыбнулся!
У меня отлегло от сердца. Действительно, если бы он сердился, Ксения не стала бы меня окликать: при всем своем уме и шарме она слушалась Мартина как хорошо выдрессированная овчарка.
Может быть, робко подумала я, все еще можно исправить? То, что произошло две недели назад, — нелепица, бред, какое-то идиотское стечение обстоятельств… Неправда, что у нас нет времени. Мне просто нужна помощь родителей, и скоро все разрешится.
От этих мыслей меня отвлекла Аня, заглянувшая в один из пакетов.
— О! Барашек затарился шампанским! — весело воскликнула она. — А закусывать будет шпротами? Мадемуазель знает толк в извращениях! По какому случаю шикуем?
Мне ничего не оставалось делать, как признаться, что у меня день рождения.
— Вау! — завопили все, даже обычно молчаливая Люда.
— И сколько нам стукнуло?
— Восемнадцать.
Все снова закричали «вау!», и я, смущаясь, поспешила добавить:
— Но я не праздную. Только чуть-чуть шампанского — вечером, дома.
Теперь раздалось дружное «фу-у-у!».
— Ты сошла с ума, — прокомментировала мой лепет Ксения. — Встречать восемнадцать лет в одиночестве — как это глупо и бессмысленно!
Я хотела было возразить, что вовсе и не в одиночестве, но смолчала. Ни у кого из них не было фамильяра, вряд ли они смогли бы понять, как нам со Снежинкой хорошо вместе.
— Эх, где мои восемнадцать… — мечтательно протянула Аня, будто была глубокой старушенцией. Затем она окинула меня внимательным взглядом и с возмущением произнесла: — Нет, вы только посмотрите на нее! Наверняка она и вечером будет в таком же виде.
— А в каком таком виде?.. — пробормотала я. — Нормальный такой вид… Майка, джинсы — все почти новое… И чистое.
— И снова эти тапочки! — скривившись, сказала Ксения. — Барашек! Я ненавижу твои тапочки!
Дались им всем мои тапочки, подумала я, вспомнив, что Снежинка говорила мне то же самое.
Люда вдруг сказала:
— Ксюнь, ну сделай из Барашка человека, ты же можешь!
Все оценивающе посмотрели на меня. Мартин тоже посмотрел, и под его долгим взглядом я почувствовала себя как на раскаленной сковородке.
— Сегодня вечером Данимира должна быть самой красивой, — негромко произнес Мартин, и Ксения сразу же задумчиво прищурилась, как она
