— Да где кошка-то? — спрашивали позади. — Ты чего, Наташка? Глюк словила?
— Да была кошка, была, черная, тощая, страшная! — оправдывалась уже оставшаяся позади Наташка. — Уши как у летучей мыши! Я сначала даже не поняла, кто это…
Сзади кто-то что-то сказал иронически, и компания взорвалась беззаботным смехом.
Черная.
Тощая.
Страшная.
Слава богу. Инверсионное заклинание удалось на славу. Этот портрет совершенно не соответствовал внешнему облику Снежинки. Самым убедительным оказалось слово «страшная». Никто и никогда не смог бы назвать хорошенькую Снежку страшной. А дома на видном месте осталась стоять фотография, где я валяюсь на диване в петербургской комнате и читаю книжку, а рядом белоснежная упитанная кошечка мягкой лапой ловит солнечный зайчик, прыгающий по страницам. Этот снимок сделала мама прошлым летом, как раз перед отъездом в Оленегорск…
Я подумала о родителях.
Они уже сегодня будут здесь. Должны быть. По длительному молчанию моего телефона станет ясно, что произошло неладное. Наверное, первое, что они сделают, — попросят Левиафана связаться со Снежинкой. Когда и Снежинка не отзовется, они точно поймут, что со мной случилась беда. Я вдруг представила, как родители входят в комнату, где пол и стены залиты кровью их дочери, и мне снова стало дурно… Следом возникла картина: одинокая неприкаянная душа Снежинки летит в пространстве — неотвратимо удаляется, как космонавт с оборванным тросом, падающий в бесконечность… Мне стало совсем тяжело. Острое горе сжало горло, и я почувствовала настоятельную необходимость остановиться и выплакаться.
Но я продолжала бежать.
Об этом я подумаю завтра, твердила я классическую формулу всех горемык, попавших в беду и спасающих свою шкуру, завтра я позволю себе все; если захочу, я буду, не стесняясь, выть и царапать землю, а пока — беги, кошка, беги!
Справа мелькали ровные одинаковые прутья решетки. Краем глаза я отслеживала их мельтешение и через некоторое время ощутила, что начинаю впадать в какой-то транс.
Снова сверкнула молния — почти над головой. Посмотрев вверх, я припала животом к асфальту, потому что небесный просвет, в котором вновь призрачно маячило лицо Мартина, переместился и был практически над Тучковым.
У меня возникло острое предчувствие, что меня сейчас обнаружат, и это предчувствие было абсолютно, абсолютно невыносимым.
Воля, толкавшая меня вперед, ослабела, лапы подкосились. Я упала на асфальт, сжалась в комок, зажмурилась, чтобы не видеть страшных бледных глаз, висящих надо мною, и начала бредить на анималингве какую-то собственноручно слепленную, корявую, всю кривую, и косую, и совершенно сумасшедшую мольбу, обращенную к тому мифическому существу, благодаря которому и существовал этот портал.
— Ты, огромный, стозевный, стоглазый, стомудрый, невидим ты, но я все равно чувствую, что ты есть, помоги мне. Я растерта как пыль между пальцами, я ничто, я кварк твоего мира, я распадусь, разрушусь прежде, чем закончится твой вдох, но все равно помоги мне. Я была глупа и связалась с теми, к кому и подходить нельзя было; меня предупреждали — я не слышала, меня отговаривали — я не внимала, а теперь прошу: помоги мне. Своей беспечностью я подвела всех — и теперь заперта в чужом теле, как и ты заперт в нашем мире. Помоги мне, а я больше никогда не попадусь в эту ловушку, никогда больше не буду верить и подставлять горло для укуса; нет больше места для любви в сердце моем, я никогда не полюблю, и, даже если вырвусь из этого плена — клянусь, никогда больше не буду ходить беззаботно по краю трясины… никогда больше… никогда больше… никогда…
Бессвязные обещания изливались бесконтрольным потоком, пока я не осознала, что вокруг царит тишина.
Я приоткрыла один глаз и скосила его наверх.
Никаких грозовых чернильных разводов, никаких страшных ликов — низкий туман нависал в метре надо мной, безмятежный, будто он образовался над озером в лесной глуши, а не в центре большого города.
Я открыла второй глаз и тревожно подвигала ушами вперед-назад.
Тишина.
Проезжая часть была пуста. В этом измерении ни один автомобиль не осквернял своим прикосновением гладкое новенькое покрытие.
Меня услышали?
Раньше мне непременно стало бы стыдно за этот истерический припадок — по-другому и не назовешь, но теперь я ровным счетом ничего не почувствовала.
Белое свечение разливалось справа от меня — за оградой, над водами Невы. Я поднялась, пошатываясь, встала передними лапами на камень и просунула голову между прутьями.
Из-под воды медленно поднималось к поверхности что-то огромное, круглое как блюдо, сияющее электрическим светом, с темным пятном в середине. По поверхности воды во все стороны побежали сверкающие блики-скобки. Круг так и не вынырнул на поверхность, а замер, покрытый тонким подвижным слоем воды — вода была похожа на зеленый чай. Усилился запах — смешанный дух речных водорослей, мокрого песка, маленьких ракушек,
