Во-вторых, выход к морю — предел мечтаний каждого порядочного короля, из-за этого выхода можно было бы и на крокодиле жениться. (Разумеется, если глаза у крокодила подходящие — светятся душевным теплом и, главное, не слишком умные, не преминула вставить я.)
В-третьих, Кайлеан вовсе не был наследником престола. Он был младшим сыном из троих, имеющихся у Георгиана Второго. В перспективе Эрмитания доставалась старшему брату Леару, который уже успел жениться и даже произвел на свет двоих отпрысков мужского пола. То есть даже в случае ухода со сцены старшего брата трон Кайлеану не светил. Кроме того, существовал еще Химериан, средний брат. Кайлеан мог получить свое собственное королевство, только женившись на сторонней наследнице престола или на королеве без короля.
Ну и, в-четвертых, Кайлеан Карагиллейн Третий спал и видел себя королем. Это было его предназначением, составляло смысл жизни, пепел предков — великих правителей — стучал в его сердце и все такое. Он вообще чувствовал, что он король по жизни. Поэтому ему непременно надо было жениться только на принцессе, и не абы какой. Ему подходила только невеста с приданым в виде короны.
Я понимала, что это очень глупо, но все-таки спросила:
— А любовь?
— А любовь здесь совершенно ни при чем, — снизошел до объяснений Кайлеан. — Если на одну чашу весов положить какую-то там любовь, а на другую — выход к морю, — он изобразил ладонями эти самые чаши, — то тут даже разговаривать не о чем. — Одна чаша резко пошла вниз и исчезла под столом.
— Доходчиво, — сказала я. — Но противно.
И мысленно добавила: а вот Чудовище был совсем не таким. Ему было совершенно все равно, кто я такая, — он мог любить просто так. Это, оказывается, не всем дано — любить просто так.
Кайлеан пожал плечами.
— Я вообще удивляюсь, Данимира Андреевна, как вам удалось сохранить такую свежесть представлений о жизни. Как будто вам не триста лет, а восемнадцать.
Мне захотелось заплакать.
Я хрипло каркнула:
— Просто неприятно обнаруживать такую меркантильность у современной молодежи, Кайлеан Георгиевич. В мое время принцы были куда как романтичнее, трава зеленее, а солнце светило ярче. Впрочем, мне все равно. Выпустите меня во двор погулять. Хочу побыть одна.
Кайлеан допил кофе и встал.
— Не дергайте так хвостом. С молодежью по-прежнему все в порядке. Это только я таким уж уродился — младшим сыном в доме Карагиллейнов. Пойдемте.
Мы вышли в прихожую, и Кайлеан открыл дверь.
Двор устилал тонкий слой снега.
Белизна была нетронута, такая пушистая, такая нежная…
Вот и зима подошла к порогу, а я все еще здесь, заперта с чужим, с тем, кто грезит о своем холодном королевстве и о том, чего мне никогда не понять.
— Новый год скоро, — тоскливо сказала я. — Елку хочу. Новогоднюю, украшенную.
— Зачем вам украшенная елка?
Он даже этого не понимал. Поэтому я сказала другое:
— Как зачем? Забраться на нее хочу. С разбега и до самой макушки. С криком «Йэххх!». И чтоб половина игрушек на пол попадала и разбилась. А потом и саму елку уронить, и оставшиеся игрушки добить. А потом дождика серебряного налопаться.
Кайлеан долго рассматривал меня с высоты своего роста, затем осторожно спросил:
— А дождик-то вам зачем… э-э-э… лопать?
— Лучше вам не знать, Кайлеан Георгиевич, зачем. У вас же никогда не было кошки?
— Нет, никогда, — ответил он. — Вы у меня первая.
12
Неторопливо пришли зимние дни и побрели один за другим, как слоны в тумане. Солнце над нашей тюрьмой вело себя на манер нерадивого служащего: приходило нехотя и уходило слишком рано, так и не пробившись сквозь войлочную серую облачность; зато с наступлением сумрака почти всегда появлялось магическое сияние и окрашивало снега пастельным разноцветьем.
