Но самым утомительным было – хранить молчание о том, что произошло в Милане.
– Скоро снег пойдет! – крикнул брат в сторону одного из окон первого этажа. – Ставлю сто флоринов!
Дверь за его спиной распахнулась, и к нему подбежал лакей.
– А-хой! Встречайте жениха! – крикнул Маттео. Увидев, что Лючия все еще смотрит на него из окна, он замахал на нее, будто прогоняя прочь кошку. – Ступай, Лючия! Тебя он не должен увидеть!
Лючия укрылась за шторой. Сердце гулко билось в груди. Вот оно. Вот и настал день, которого она ждала с тех пор, как выучилась говорить. Сейчас ей полагалось вприпрыжку сбежать по лестнице и, хихикая, ждать, пока за ней выстроится ее свита. Ей полагалось радоваться… Прикусив губу, она подождала, пока не отступят слезы, готовые вот-вот навернуться на глаза. Мать уже громко звала ее из коридора. Настал час встретить свою судьбу.
Переполох среди слуг, прощальные напутствия взволнованной матери, рука отца, дверь в приемный зал… Шепот вслед – уверения в том, что она ослепительно прекрасна, пожелания удачи, здоровья и радости… и улыбки, улыбки отовсюду, куда ни кинь взгляд. Топот рассаживающихся по местам гостей, скрип стульев, ропот предвкушения… Все вокруг выглядело нереальным, невероятным, словно происходило с кем-то другим, а Лючия лишь наблюдала со стороны. Двери распахнулись, и музыканты заиграли…
– Франческо! Наконец-то я могу назвать тебя братом! – Маттео хлопнул жениха по спине. – Это куда приятнее, чем протыкать тебя насквозь!
Франческо захохотал.
– В самом деле, братьями быть куда лучше! Война превратила нас в глупцов – пусть же теперь за нее это делает вино.
– Осторожнее, брат, – ухмыльнулся Маттео, зазвенев кубком о кубок Франческо. – Как бы дневные глупости не довели до беды ночью!
Лючия покраснела. Видя это, Франческо со смехом обнял ее за талию, привлек к себе и поцеловал в щеку.
– Отныне никаких бед! Я запрещаю! А ты, моя любезная жена, изволь повиноваться своему мужу и господину!
Вымученно улыбнувшись, Лючия высвободилась из его объятий.
– Прости меня, здесь так много тех, с кем нужно побеседовать…
Остаток дня она провела, непрестанно улыбаясь, пока не заболели скулы, болтая, пока не запершило в горле, и танцуя, пока не загудели ноги. И, как и всё, прилетающее на крыльях страха, час провожать жениха и невесту к брачному ложу пришел слишком быстро.
Франческо – смеющийся, раскрасневшийся – позволил шаферам выпихнуть его на середину зала, а Лючия предпочла не сопротивляться своей свите. Жених подхватил ее на руки, и от приветственных возгласов зазвенело в ушах. Их вывели из зала, проводили через заснеженный двор, распахнули перед ними двери в другое крыло усадьбы и остановились, глядя, как Франческо несет ее вверх по лестнице. Дойдя до верхней площадки, он развернулся, позволив Лючии помахать рукой и взглянуть на мать, промокающую глаза кружевным платочком, и зашагал по коридору к спальне. Гости устремились обратно за праздничный стол.
Франческо отыскал на ощупь дверную щеколду и внес Лючию в их супружескую спальню. Урвав поцелуй, он поставил ее на ноги и закрыл дверь.
Ложе было выстелено свежими простынями, подушки усыпаны лепестками роз. Свечи уже были зажжены, камин растоплен, благовония в курильницах насыщали воздух прекрасными тонкими ароматами.
Лючия отошла от жениха – так, чтобы между ними оказалась кровать.
– Не слишком ли далеко все это зашло?
Но он промолчал. Напевая какую-то вульгарную песенку, которой научил его Маттео, он начал расстегивать дублет. Лишь расстегнув все пуговицы, он взглянул на Лючию и увидел, что она все еще стоит, скрестив руки на груди.
– О… Ты боишься. Да… Понимаю. Могу лишь заверить, что приложу все усилия и буду добрым и заботливым мужем, – его улыбка отнюдь не согревала. – В конце концов, разве нам не пророчили счастье в браке? – он обошел кровать и приблизился к ней. – И множество детей?
С этими словами он опустил взгляд к ее груди, и Лючия испугалась, что сейчас ей сделается отчаянно дурно.
Увернувшись от него, она метнулась прочь и опять встала так, чтобы кровать оказалась между ними.
– Но разве у тебя нет других обязательств? Кинжал должен быть возвращен в Шотландию ко дню зимнего солнцестояния, и срок уже близок.
Старый волшебник улыбнулся ей в ответ глазами Франческо.
– О, я тщательно все обдумал и пришел к заключению, что в этом более нет необходимости. В конце концов, мне досталось здоровое юное тело, и сердце в его груди будет биться еще многие и многие годы. Моя душа живет в этом теле, и значит, можно утверждать, что меня никак невозможно считать мертвым. Будучи же живым, я вполне могу оставить кинжал у себя. Так гласят условия договора.
Лючия отвернулась, не в силах вынести звук его голоса – без единой нотки, без единого отголоска души любимого. Она сама отсекла его душу от тела, пока он спал, следуя указаниям старого волшебника, всхлипывая и находя ничтожное утешение лишь в том, что душа Франческо устремится прямо в рай и не будет обречена на вечные земные мытарства. Ритуал оказался очень сложным и утомительным, но другого способа добиться мира не было.
Она заставила себя снова повернуться к нему и попыталась примирить меж собой красу возлюбленного и душу коварного старца, смотревшего на нее из глубины глаз Франческо, словно из-под украденной у прекрасного юноши маски. Сможет ли она жить с ним? Поможет ли ей то, что это был единственный
