способ прекратить войну?
Все, что было сказано в пещере над языками голубого пламени, сбылось. Лючия вышла замуж за Франческо де Медичи в день, увидевший и снегопад, и солнце на ясном небе, и их союз положил конец войне и принес мир на тосканские земли. И это действительно причинило ей страдания – да еще какие! Кинжал Просперо пролил кровь, которая усугубила вражду, и погубил ее возлюбленного, и ей никогда не носить под сердцем его дитя, потому что на его месте – другой. Теперь, когда все это было предельно ясно, Лючия не на шутку сомневалась в правдивости слов матери, уверявшей, что ее замужество будет счастливым. В пещере об этом не было сказано ни слова.
В ту ночь она была еще ребенком, а после покров невинности начал осыпаться с нее, точно короста, обнажая нежную, кровоточащую кожу. Вот-вот опадет последний клочок, и все – оттого, что, узнав свое будущее, она согласилась с этим без лишних вопросов.
Но больше такому не бывать.
Она уже написала в Эдинбург и позаботится о том, чтобы это жуткое оружие вернулось к хозяину. Ответа еще не получила, но кое-что увидела в снах – одновременно с тем, как в Тоскане установилась необычайная, не по времени скверная погода.
Она разберется во всех тонкостях политики. Она узнает все о богах, духах, феях и эльфах. Она будет учиться дни и ночи напролет.
Что до новоиспеченного мужа… Она даст ему срок – ровно одну луну. Если за это время душа Просперо не переймет от юного тела Франческо его доброты и искусства быть внимательным и нежным, она не станет страдать всю жизнь. В конце концов, теперь она знает, каково это – без оглядки полагаться на других, не зная, что у них на уме.
К тому же – теперь она умеет убивать.
Адриан Чайковски
Хоть в пушечном жерле
Пустынный берег после бури.
Пароль не был ладно скроен от природы, но вполне мог бы изобразить довольно внушительный вид, не будь он так потрепан морем. В облепивших его скромные стати одеждах, будь они сухими, всякий узнал бы серый мундир руссильонского лейтенанта. Это также было ролью, которую он мог бы убедительно сыграть, вот только на пустынном берегу не случилось ни нижних чинов, коих можно тиранить и угощать зуботычинами, ни высшего начальства, перед коим надлежит выслуживаться. Прокашлявшись, Пароль перевернулся на спину, тут же пожалел об этом, поспешил встать на четвереньки, и его снова звучно вырвало.
– Клянусь, – сказал он, подняв взгляд к небу, – ни ради золота, ни ради испанского хереса, ни ради женских прелестей в море больше не пойду!
– Прежде, чем покинуть этот берег, научи и меня ходить по водам морским!
Пароль разом сел на песок и потянулся к поясу в поисках поглощенной морем шпаги. Новоприбывший, как и сам Пароль, вымок с ног до головы, но держался не в пример лучше. То был смуглый, приятный на вид малый с аккуратной бородкой, в прекрасно пошитом синем мундире, ныне почти черном от влаги – явно один из арагонцев, недавних попутчиков Пароля.
– Некогда меня выучил этому трюку один алхимик, – с готовностью отшутился Пароль. – И, будь расположение звезд и прочих небесных тел благоприятным, я добежал бы отсюда до самого Милана, глумясь над бурей, гонящейся за мной по пятам, – окинув пришельца взглядом, он оценил его уверенную повадку, а также рапиру на поясе, уцелевшую и при том не утащившую хозяина на дно. – Знаете ли, сэр, случалось моему бренному телу попадать и в худшие передряги. Однажды был я…
– Оставим небылицы до тех пор, пока не усядемся к костру в компании получше, чем мы двое, – перебил его арагонец.
С этими словами он протянул руку, а Пароль был не настолько горд, чтобы отказываться от помощи.
– Оба мы – крысы столь гадкие, что даже море отказалось нас принять, – вяло улыбнувшись, заметил арагонец. – Я – Бенедикт.
– Пароль из Руссильона.
– Из свиты лекарки?
