И «Гнилым» он жил уже пятнадцать лет, а многие из тех, кто его так прозвал, уже давно сгнили, хотя ни силой, ни наглостью дьявол их не обделил.
А он, Гнилой, который долго не мог смириться с тем, что выжить самому можно только отняв жизнь у кого-то другого, – он выжил.
И не только выжил, но и стал самым удачливым сталкером Твери и окрестностей.
Ему всегда везло.
Он всегда возвращался.
Но сейчас, идя по пустыне, которая когда-то была его родным городом, он знал, что не вернется.
Сможет он преодолеть Барьер или нет – это уже не имело значения.
Он чувствовал: его Путь подходил к концу.
9
По спекшемуся асфальту проспекта Чайковского Гнилой дошел до Привокзалки – площади, на которой стоял храм, восстановленный как раз перед Катастрофой.
Сейчас о храме не напоминало вообще ничего – как и о самом вокзале, но Гнилой помнил, на каком именно месте стоял собор в честь Александра Невского, а за ним, метрах в двадцати – новый железнодорожный вокзал.
Пройдя мимо невысокого холмика, под которым, скорее всего, нашел последний приют какой-то неудачник, Гнилой приблизился к оплавленной площадке, которая когда-то была храмом.
Остановился там, где, как он предполагал, когда-то был вход. Ему очень хотелось перекреститься и попросить Всевышнего о помощи – но он не мог поднять пальцев, которые вдруг стали тяжелыми, а слова застряли в горле, которое сдавил спазм.
Гнилой никогда не верил в Бога, и даже после Катастрофы не мог поверить, что Он есть.
Но сейчас ему как никогда раньше хотелось поверить…
Гнилой стоял на месте, где когда-то возвышался храм, закрыв глаза. И видел и сам белый храм, и башню вокзала, потоки людей с сумками и чемоданами, слышал голоса и шум автомобилей, которые ехали мимо.
Он видел и слышал жизнь, которой здесь не было уже давно.
И ему очень хотел верить, что все, что исчезло пятнадцать лет назад, может вернуться…
10
Гнилой шагал по железнодорожному пути.
Правда, рельсов не было: железную дорогу даже после ядерного удара нещадно бомбили, и Гнилого сейчас окружал пейзаж еще более пустынный, чем тот, что был на месте города.
По этой дороге редко кто ходил – радиация здесь была выше, чем в Твери.
Остановившись, чтобы отдышаться, Гнилой снял рюкзак, выудил из него дозиметр. Долго смотрел на маленький, похожий на старый мобильник прибор, трогал, но никак не решался нажать красную кнопку.
Он и так знал, что доза, которую он получает ежесекундно, сведет его в могилу через два-три дня.
Он умрет, если не преодолеет Барьер, за которым можно ходить под открытым небом, не надевая противогазов и защитных костюмов.
Умрет не от облучения – просто жить будет больше незачем.
Вначале он думал, что дойдет за полтора часа. Или за два.
Однако ноги словно одеревенели, идти было неимоверно трудно. Кожа на голове чесалась, словно после укуса десятков слепней. Видимо, начало сказываться действие радиации.
Сделав еще несколько мучительных шагов, Гнилой остановился. Снял рюкзак, сел на землю, достал дозиметр.
Снова смотрел на него, не решаясь включить.
А потом размахнулся и швырнул за спину. Услышав всплеск, повернулся – и увидел, что прибор плавает на поверхности жидкости черного
