Все знали: на «Прохора» шаман шибко обижался. «У шамана должно быть шаманское имя, – говорил Лебедев. – Поменять никак нельзя. Поменять – силу потерять».
– Прости, – тихо произнес врач, не отрывая взгляда от варева в кружке.
– Я – как ты, – ответил шаман. – Они мне не верют. Грят, ты не луше Кранты. Грят, ты пропадай сила. Грят, Златой Баба всех лечить, язвы живить.
Федор Ильич хлебнул супа, обжегся, зло выругался: «Зараза!»
– Зараза, – эхом отозвался шаман.
– Мда… И приумножится Русь землей Сибирской, – вспомнилось врачу. – Приумножилась…
Потепление изменило все. Выходы метана из-за таянья вечной мерзлоты – это еще мелочь. Вместе с газом из многовекового льда вышли болезни. Сибирская язва – первая ласточка. Почти все в стойбище ей переболели, остались на память отметины на лицах, как у шамана изуродованный рот. Появились и другие хвори, некоторые совсем неизвестные врачу.
Тулуканы, песчаные дюны вдоль берегов Лены, пошли в рост, отвоевывая участки тайги, потянулись длинными языками вдоль и против течения.
Энцефалит, затопление прибрежных территорий водами Северного Ледовитого океана и образование новых болот…
– Так че за баба? – спросил врач. – В пещере сидит, песни свои поет?
По преданию так должно быть.
– С неба, – ответил шаман.
– А… Так и с неба?
– Грят, – Прошка поднял руку с трубкой и изобразил спуск Бабы на землю. – Вот так, да.
Федор Ильич помолчал, обдумывая его слова.
– Ничего святого, – и в сердцах запустил кружкой с супом в солнце. Вскочил, прошелся взад-вперед, стараясь справиться с гневом. – Ладно. Нам бы этот день продержаться.
Шаман кивнул, пыхнул дымом:
– Хорошо. Черз день на месте буим. У Бабы.
– Тьху ты, черт! И ты туда же!
Прошка вжал голову в плечи, ссутулился, опасаясь гнева «дохтора».
– За этот день кризис пройдет! Кризис!
Здесь расположился целый городок: урасы соседствовали с палатками разных видов и расцветок. Федор Ильич разглядел даже пару надувных модулей – старых, заплатанных в нескольких местах, однако еще вполне функциональных.
Каждое стойбище возводилось обособленно, образуя улицы и переулки, ведущие к западной окраине городка, где темной громадой стояли скалы. Солнце неуклонно скользило к своей нижней точке над горизонтом, когда обоз Федора Ильича вошел в городок. Новоприбывших встречали радушно, ведь многие состояли в родстве. Даже врача сразу узнали: «Дохтор Кранты, дохтор Кранты».
– И я рад вас видеть, – произнес про себя Федор Ильич.
Его не интересовали здоровые. Он видел больных, которые едва передвигались среди чумов, сидели у костров, закутанные в меховые одежды. Врач Коец Федор Ильич видел пропитанные кровью повязки на руках и ногах, видел вовсе замотанных по глаза, изуродованных язвами. Слышал плач ребенка, стоны взрослых, причитания женщин…
Девушка, которую они везли к Бабе, пережила кризис. Теперь необходимо поддержать организм, а запасы врача не безграничны.
Федор Ильич попытался скрутить самокрутку, два раза просыпал табак на землю – руки не слушались. В конце концов бросил бумагу, растоптал каблуком.
– Знач, Баба, грите. Золотая, знач. Не все то золото…
– Федор! – окликнул его шаман.
– Да иди ты…
Прошка не ушел. Догнал, остановил, положив руку на плечо.
– Туда не ходи.
– Чего это вдруг?
– Не пущат.
– У меня больной на ладан дышит, – врач начинал злиться. – Там на нартах, – он указал пальцем назад, где становились лагерем прибывшие, – умирает девушка. И это не твоя беда! – Он ткнул себя в грудь. – Это моя беда! Моя, понимаешь!
– Не ори, – обиженно произнес шаман. – Я с тобой.
