– Если ты откроешь свой поганый рот, если ты хотя бы пикнешь, слышишь? – Его лицо перекашивалось от ненависти и злобы. – Если из-за тебя у меня и моей сестры будут неприятности, тебе все кости переломают, понял? Да я тебе…
Эльфенок отвернулся к стене.
– Ты меня слушаешь, мразь?
– Виктор! – крикнула Матильда и вскочила с койки. – Если ты сейчас же не отойдешь от него, я сама все расскажу.
С другого конца камеры на них заинтересованно зыркали беспризорники. Виктор покосился на них, сплюнул Эльфенку под ноги и поплелся к сестре. А она, напротив, быстро подошла к Эльфенку и так же быстро и еле слышно сказала:
– Я должна была защищать брата.
И вернулась к Виктору.
Потом она сидела, все так же избегая взгляда Эльфенка. Потом улеглась, свернулась клубочком, кажется, плакала, а может – просто лежала, уткнувшись носом в стену, и дрожала от холода.
Потом, часа через два, когда беспризорники позасыпали в своем углу, за Матильдой и Виктором приехали родители. Они стояли у решетчатой стены камеры и напряженно всматривались внутрь, в то время как человек в форме отпирал тяжелый и ржавый замок, а затем выводил к ним сына с дочкой, которая все же успела задремать. И на миг у Эльфенка мелькнула надежда. Матильдины мама и папа – особенно мама – всегда смотрели на него с сочувствием. А еще – они умные люди, они обязательно поймут, что он, Эльфенок, ни в чем не виноват. И помогут ему выбраться отсюда. Ему ведь не нужно от них ничего – только бы выйти из этих кошмарных стен и вернуться на улицы, к Горелому, куда угодно, только бы не оставаться здесь.
Впервые за все два часа Эльфенок поднялся на ноги, приблизился к выходу и попытался заглянуть Матильдиным родителям в лицо. Мать даже не взглянула на него. Отец посмотрел с нескрываемым отвращением.
Заскрипел замок, теперь уже закрываясь.
И Матильда ушла.
Не обернувшись. Не попрощавшись. Не бросив самого коротенького мимолетного взгляда.
Очень скоро она будет дома, в тепле, в мягкой постели. А случившееся забудет. Или станет вспоминать со смехом: «Ха-ха-ха, как здорово прогулялись. Есть что вспомнить».
А он останется здесь. Навсегда. Он знает, что бывает с подобными ему. Мать рассказывала. За пределами Кашинблеска с «дворнягами» не нянчатся. Пинками отправляют на принудительные работы – на благо Юстиниании. И взрослых, и детей. «Вечных детей» – как говорила мать. Потому как до взрослых лет не доживают. У Горелого хотя бы еще никто не сдох.
А может, его Горелый выручит?
Все же какую-никакую пользу банде он приносил.
Ага, как же. Эльфенок мотнул головой. Так тебе Горелый и высунется из Кашинблеска.
К утру его персоной заинтересовались соседи по камере. Продрав глаза, они вспомнили о новеньком и вальяжно подошли к нему.
– Эй. Ты откуда такой ушастый? – оскалился один, самый высокий. – Никак мамка с мигом подгуляла?
Эльфенок вдавился в стену и сжал кулаки. Драться он умел. Каковы шансы против троих? С одним бы точно справился… Беспризорники заржали и подошли ближе. Эльфенок весь подобрался.
И в эту минуту снова заскрежетал замок.
– Доан Остр, – зевнул охранник. – На выход.
У выхода в неизменной шляпе его ждал Рихаль.
Позже он не раз спрашивал у теперь уже вполне официального наставника и опекуна, как тот его нашел, да еще и настолько быстро? Ему всегда говорили, что беспризорники, попавшие «в подвал», исчезают из мира живых. Их никто никогда не находит. И как Рихаль так быстро, всего за месяц, оформил все документы на опекунство да еще и разрешение на вылет Эльфенка с ним на Землю?
Все вопросы пришли позже. А в тот день он беззвучно рыдал на кровати в номере Рихаля, потом жевал бутерброд с сыром и зеленью и запивал горячим чаем. Потом почти без возражений позволил Рихалю засунуть себя в горячую ванну. Потом засыпал, закутанный в одеяло, просыпался в холодном поту, не в силах понять, где он: в подвальной камере с решетчатой стеной, в их с матерью подвале, на улице под скамейкой… Просыпался и снова рыдал.
Все вопросы пришли позже.
И на все свои «Как?» он неизменно получал один ответ.
– Ты прав, такое невозможно. Но только не для специального наблюдателя с Земли.
