древних барельефов Кил-Ауджаса.
Голоса скальперов продолжают свою перепалку. Тучи ползут, затягивая купол небес, словно саваном. Голос Капитана заглушается глухим раскатом грома.
Первые капли дождя с силой пробивают пыль, покрывшую землю и травы.
– Кто ты? – не оставляет Мимара своего натиска. – Кто ты на самом деле?
Бессмертный ишрой глядит на нее с легкой усмешкой, но в глазах его занялось иное пламя, помимо бездонности сожаления.
– Ниль’гиккас… – бормочет он. – Я – Ниль’гиккас. Последний повелитель нелюдей.
Молча, как обнаружил старый колдун, наблюдать даже лучше.
Меньше говоришь – больше видишь. Поначалу глаза устремлены наружу, как обычно, когда слова сказаны и по ответу надлежит установить, насколько твоя ложь оказалась действенной. Но если твой голос наглухо замурован, когда нет ни малейшей возможности выразить себя словом, глаза начинают вести себя по-другому. Словно заскучавшие дети, они начинают отыскивать для себя занятия.
Вроде наблюдения за обычно совершенно неприметными вещами.
Он заметил, что Галиан спит поодаль от остальных, заметил, как он наносит непонятные надрезы на руки, когда никто на него не смотрит. Заметил взгляды, которые Поквас останавливал на этих ранках, когда Галиан отвлекался на что-то. Услышал, как Ксонгис что-то нашептывает над своими стрелами – то ли молитвы, то ли какие-то свои заклинания. И как Колл конвульсивно дергается, когда никто на него не смотрит.
Заметил, как посуровела жизнь, когда несколько стоянок кряду не стали разводить костер. И все сидели в темноте.
Видеть неприметное означало понять, что слепота – понятие относительное. Сказать, что все слепы в какой-то мере – к себе ли, или к чужим махинациям – было бы трюизмом. Однако поражало то, до какой степени этот трюизм продолжал оправдываться, люди раз за разом принимали части целого за всю картину.
Целыми днями он теперь размышлял над неприметностью неведомого.
О крюке, на котором крепился весь обман.
Теперь с трудом удавалось припомнить, чем была занята его душа, прежде чем Клирик с Капитаном напали на него. По-видимому, настолько был озабочен борьбой с внутренними демонами, что о тех, что были под боком, позабыл. Ему ни разу не пришло в голову, что лорд Косотер, жестокость которого сделалась для него невольным союзником, мог оказаться агентом аспект-императора. Ужас за Мимару совершенно подавил всякую тревогу за себя самого, первой мыслью был страх за ее участь теперь, без защиты его магии. Извиваясь в стянувших его ремнях, с кляпом во рту, он порой не мог сдержать рвущегося из груди стона, не столько от боли физической, сколько пораженный столь диким поворотом судьбы. В толкотне вокруг девушки почти не было видно, но сомнений в намерениях схвативших ее никаких не оставалось: похоть и насилие. И вмешательство лорда Косотера ничуть его не успокоило. Он прекрасно помнил, как в самом начале похода Капитан казнил Мораубона за его попытку изнасиловать Мимару. По словам Сарла, Капитану всегда должен доставаться первый кусок. Оттого Акхеймион решил, что он просто приберег ее для себя. И ничуть не удивился, что Капитан стремился только обезоружить, а не убить девушку. Но был совершенно поражен, испытав одновременно ужас и облегчение, когда увидел, что Капитан стал перед нею на колени.
Потерял бдительность. Конечно, он не доверял этим скальперам, но думал, что они останутся верны своей природе или тому, что он принимал за их истинную природу. Считал – пока они верят, что приближаются к Казне, к несметным богатствам, которые лишь он один может им открыть – он сможет их держать в узде. Знание. Вот уж, истинно ирония судьбы. Знание стало основой неведения. Считать, что тебе все известно, означает полностью не замечать неведомого.
Каким он был глупцом. Отчего бы отряду скальперов соглашаться на подобную экспедицию? Кто мог настолько не дорожить своей жизнью, чтобы поставить ее на кон ради проверки древних слухов? Лишь фанатики и безумцы могли решиться на это. Такие, как Капитан…
Или он сам.
Полагая, что его не провести, Акхеймион сам закрыл глаза на неведомое. Перестал задаваться вопросами. Можно сказать, ослепил себя, а теперь должен найти способ побороть превратности судьбы, иначе дочь единственной женщины, которую он когда-либо любил, практически обречена.
Неведение есть вера. Знание – обман. Вопросы! Лишь в них истина.
Именно такое решение пришло в результате раздумий в первые дни его пленения. Подмечать все. Во всем сомневаться. Ничего не принимать как само собой разумеющееся.
Поэтому так быстро иссякла его злость, а душу охватило некое фаталистическое спокойствие.
Поэтому он стал выжидать.
Я жив оттого, что Косотер во мне нуждается, напоминал он себе время от времени. Жив из-за того, чего пока не могу разглядеть и понять…
Конечно, порой эти абстрактные размышления ему самому казались несколько нелепыми. Пленник настоящих головорезов, скальперов. Пленник самого заклятого врага, Келлхуса… Ведь отнюдь не одна его судьба будет решена этим броском через равнины Истиули, то, что осталось преодолеть. А он тут философствует, пока томительно тянутся часы.
Губы у него растрескались и кровоточили. Горло и нёбо покрыли язвы. Пальцы почти отнялись, запястья воспалились от пут. А он все иронизирует над
