что нечеловеческий слух Клирика ее обнаружит. Несмотря на его внешнюю невозмутимость, лорд Косотер относится к своему стаду с зоркостью пастуха, постоянно пересчитывая по головам и не забывая ощутимо огреть отбившихся посохом.
По мере приближения к чародею, она замедляется, скорее кожей ощущая близость его Знака, чем на глаз. Протискивается меж тонких стволов сумаха, прижимается к холодному камню. А затем ложится на живот и со змеиным упорством подползает еще ближе, пока не видит прямо перед собой спутанную гриву волос колдуна.
– Акка, – шепчет она.
Ее окутывает теплое чувство, необъяснимая уверенность, все крепнущая по мере того, как она говорит, словно стоит ей выговориться – и все дикие сложности, тугие узлы ее жизни исчезнут. Невыговоренные секреты отягощают всякого бывшего раба, тут она ничем не отличается. Они накапливают знания о сокрытом не ради власти, которую они могут дать, а чтобы немного ощутить причастность к такой власти. Все это время, даже до пленения Акхеймиона, она копила подозрения и подмечала детали. И все это время обманывалась, как и большинство мужчин, считающих, что лишь они завладели командной высотой.
То есть все это время была дурой.
Она рассказывает, что за это время узнала о Капитане и его целях.
– Он знает, что обречен. И мы – единственная его надежда на спасение, как он считает. Келлхус обещал ему рай земной. Поэтому, пока мы ему нужны, нам ничто не угрожает… Когда мне удастся разузнать, зачем мы ему нужны, то найду способ сказать тебе!
Затем она переходит к своему открытию насчет Клирика. Который оказался не просто ишроем, а гораздо более важной персоной.
– Ниль’гиккас! – шепчет она. – Последний король Нелюдей! Что это может означать?
Говорит о тех страхах, в которых сама себе не признавалась. И отчаянность этого бормотания сбивает ее с колеи, по которой мысли катились последние несколько недель или даже месяцев. Она вспоминает себя.
Мимара рассказывает ему о тех утрах в Андиаминских Высотах, полных ароматами курений, когда она нежилась в постели, глубоко и ровно дыша, наблюдая, как колышутся, словно в парном танце, невесомые занавеси на двери балкона, и жмурясь от солнца.
– Я мечтала о тебе… тебе, Акка.
Потому что он был ненастоящий, придуманный. Потому что ей по силам было вынести только придуманную любовь.
Она не сомневалась, что он прогонит ее, что будет отрицать отцовство и не захочет наделять ее знаниями, которых она так жаждала. И понимала, как это свойственно всем, пережившим неисцелимую травму, что любила его именно потому, что он ничего о ней не знал и не стал бы осуждать.
– Я ношу ребенка своей матери…
Мимара протягивает к нему руку и, хотя дрожь сотрясает ее тело, пальцы не дрожат. Сквозь свалявшиеся волосы пальцы проникают до самой кожи, и от прикосновения к горячей его коже Мимара плачет навзрыд. В этот самый момент она впервые ощущает шевеление ребенка в утробе, его крошечную пятку…
– И вот мы здесь, Акка… Куниюри. Наконец мы добрались!
Но тут голос Капитана рушит все надежды.
– Масса костей тут в земле, – говорит он из-за камня. – Так и чувствую.
Лорд Косотер поднимается с места, где притаился на корточках, и нависает над ними, потирая побаливающие от возраста колени. Она так прерывисто вдыхает, что это звучит подавленным криком. По зловещей случайности Гвоздь Небес стоит ровнехонько за его головой, высвечивая нимб волос, отчего он кажется больше похожим на мстительного призрака, чем на человека, на божество, которого забавляют страдания тех, на кого он обрушивает свою месть. В руках у Капитана зажато оленье ребро, с которого он скусывает последний кусок мяса. Борода лоснится от жира.
– Будешь дальше мне подбрасывать поводы – и твои кости присоединятся к ним.
С ленивой безжалостностью мясника, выбирающего животину на убой, он склоняется к ней, хватает сзади за шею и поднимает вопреки всем попыткам вырваться на ноги. И бросает наземь ближе к остальным скальперам. Мимара спешит подняться, но он снова сбивает ее с ног. Жесткая трава впивается в щеку.
– Это моя Тропа! – рычит Капитан, расстегивая один из своих ремней.
И она вдруг снова становится маленькой девочкой, проданной иноземным работорговцам голодающей матерью. Ежится в кругу враждебных теней, пытаясь сжаться в совсем маленький комочек, из человеческого детеныша превратившись в слепого мяучащего кутенка, в вещь, которую челюсти купцов должны раскусить и распробовать…
– Сарл! – раздается безжалостный голос. – Каков Закон Тропы?
– Прошу вааас! – рыдает она, стараясь отползти подальше. – Про-простите!
– Никакого нытья! – ликует безумец. – Не шептаться на Тропе!
Она старается заслониться, подняв руку. Ремень свистит в воздухе, прежде чем опуститься. Словно арканы музыкантов, дававших представления в трущобах Каритасала. Их грустные песни стонали под рыдания инструментов.
