этом жарком тигле плавимся…
Он отхлебнул еще пива и почувствовал, что отпускает. И тут же спохватился:
– Моя мобила! Я ее уронил. Потерял.
– Ну потерял и потерял. – Упырь флегматично пожал плечами. – Иногда что-нибудь потерять полезно. Вот, к примеру, Поликрат, слышал про такого?
– Лучше пожертвовать малым, – наставительно произнес Мардук, – чем всем.
Она прошла мимо, задев его бедром. Сильные ноги, сильные бедра, обернутые поверх пятнистых штанов черным фартуком… Черная косынка. Черная, а не красная, и опять непонятно, какого цвета у нее волосы.
Тогда, в сером похмельном дневном свете, она показалась неподдельной. Надежной, как грубый холст или некрашеное дерево. Ошибся. Фейк. Стилизация.
– Я думал, вы оформитель.
– Когда заказы есть, оформитель. – Она пожала широкими плечами.
Ему хотелось задеть ее, и он сказал:
– Посчитайте нас, пожалуйста.
– Я не обслуживаю этот столик. Митро посчитает.
Повернулась и пошла прочь, равнодушная и величественная.
Он словно смотрел пьесу разъездного театра, настолько бедного, что один и тот же актер вынужден выходить то в роли камердинера, то пристава, то романтического любовника.
– Ну что, брат, – сочувственно сказал Упырь или, может, Мардук, в этом гниловатом желтом свете он перестал их различать, – посчитаемся и поехали, что ли.
Пока его не было, она разрисовала последнюю стену. Значит, больше не придет.
Широкоплечий мужчина в рубашке с распахнутым воротом держал за руку крупную женщину. Короткое платье колоколом открывало круглые колени и сильные тяжеловатые икры. За спинами у пары виднелась половинка солнца с расходящимися лучами. Дети так рисуют. И художники-плакатисты. У женщины было грубоватое лицо кариатиды.
Если бы он был героем детективного романа, в росписи обязательно нашелся бы намек, зашифрованное тайное послание лично ему. Пиктограмма, скажем, или буквы, замаскированные под завитки кудрявой нивы. Но никаких тайных знаков в неуклюжих, гротескных фигурах он обнаружить не смог. Может, не так смотрел?
Он стащил влажную рубаху, осмотрел прореху. Длинная, с торчащими махрами ниток, – грязные махры, грязные края, то ли ржавчина, то ли бурая глина. Правда, что ли, сделать прививку от столбняка? Спину саднило. Он натянул чистую футболку и с минуту постоял, раздумывая. Было совсем тихо. Куда подевались Мардук с Упырем? Только что гремели своими ножищами, что-то гулко шлепалось на пол… Спят? В обнимку? На разных койках? Ушли в какое-то еще тайное место? В гей-клуб, например. Или гей-клуб – не тайное место?
В голове мешалось, как при легком жаре, когда мгновенные яркие сновидения путаются с реальностью. Он уже и сам склонялся к тому, что стал участником розыгрыша, мистификации… Что-то она подсыпала в этот его кофе. Может, и любовь на козетке ему привиделась? Упырь тоже в деле. Наверное. Иначе откуда бы он там взялся?
Это шок, сказал он себе. Это организм так реагирует на разодранную спину. На маленькую женщину, вцепившуюся ему в плечи острыми коготками, на ее мелкие острые зубы, прикусившие ему основание шеи… А ведь она плохая любовница. Страстная, но плохая. Занятая только собой, забывающая о партнере.
Он натянул свитер поверх футболки, взял ноут и пошел в холл, поскольку в холле вай-фай тянул хоть как-то.
Она и после смерти пряталась в тень. Почти никаких упоминаний. Разве что одна старая литературная волчица, жесткая, злая, умная, знаменитая, удачно улизнувшая из холодного голодного Петербурга, прожившая в эмиграции долгую и относительно счастливую (хотя бы уже потому что долгую) жизнь, бегло упоминала ее в своих мемуарах, воспроизведя фамилию, видимо, со слуха. «Крутилась там и некая Корж, поэтесса слабенькая, глубоко развращенная выходящим уже из моды символизмом, с хорошим, впрочем, голосом, певшая то ли в церковном хоре, то ли в оперетте». Несколько строчек ее стихов он отыскал в кэше Яндекса, но когда пошел по ссылке, оказалось, ссылка ведет в никуда. Насколько можно было судить по уцелевшему в кэше фрагменту, стихи были и вправду плохие. В биографической сноске к мемуарам другой литературной дамы, тоже злой и умной, тоже дожившей до преклонных лет, пережившей трех мужей и всех своих соперниц, говорилось (мельком, мельком!), что Нина Корш происходила из почтенного дворянского рода, впрочем, не первой руки. Надо же. Она смахивала скорее на домработницу. Судя по тому же источнику, Нина Корш с головой бросилась в омут питерской богемы и темные воды омута сомкнулись над нею. Бульк – и все. Или, переводя на сухой язык биографической справки, «дальнейшая судьба
