которых он держит черные луковицы кабин.
Ты стоишь в очереди, чтобы прокатиться на «Осьминоге», и видишь возле лотка со сладостями парня и девушку. На ней майка и светло-голубые шорты, и у нее длинные гладкие волосы, струящиеся вниз по спине. Она заложила за пояс большой палец, а сгибом локтя придерживает плюшевую обезьянку – видимо, выигранную в каком-нибудь призовом аттракционе. У парня густые кудрявые волосы, и он обнимает, по-хозяйски поглаживает ее. Ты хрустишь воздушной кукурузой. Ты не понимаешь их и вдруг осознаешь, что и не хочешь их понимать. Отец куда-то отлучился, и с тобой сейчас только мать. Она понимает их. У нее на лице грусть и боль.
Солнце палит по-прежнему, но ты начинаешь мерзнуть. Очередь движется, и тебе уже скоро садиться на «Осьминога», но ты чувствуешь, что скоро небо затянется облаками, ты чувствуешь, что скоро пойдет дождь, скоро станет холодно. Твои родители будут скандалить и драться, скандалить и драться. Начнется учеба, и у тебя будут новый учитель в классной комнате с натертыми полами и новая одежда, а затем колледж, и ты окажешься далеко-далеко отсюда, оттуда, где старые мудрые здания поддерживают порядок времен. Ты станешь девушкой с прямыми блестящими волосами, у тебя появится кудрявый парень в обрезанных по колено джинсах. Вы займете место своих родителей. Тебе исполнится тридцать девять лет, ты станешь женщиной и матерью, и все будет бессмысленно и не очень больно. Ты видишь все это в течение одного долгого ужасного мгновения, ты видишь, что все это будет повторяться и повторяться без конца.
Ты катаешься на «Осьминоге» с матерью. А затем ты убегаешь.
Ты находишь безлюдное место, замусоренный угол между электрическими аттракционными автомобилями, неподалеку от уборных. Ты забиваешься туда, садишься, обхватываешь колени руками. Прижимаешься лбом к коленям и закрываешь глаза.
Ты представляешь себе призрака, пустую оболочку, которую можно бить и мять, уступчивую, как твоя мать, когда перед ней маячат огромные кулаки твоего отца, податливую, как та девушка с длинными гладкими волосами, когда кудрявый парень нависает над ней, словно туча, закрывающая солнце. Ты притворяешься, что это существо есть на самом деле. Ты приказываешь ему занять твое место, там, в мире других людей. Ты шепчешь: «И не смей сюда возвращаться». Ты думаешь, что это как игра, как прятки. Ты спрячешься от времени и страха, от предательства и горя. Она, эта другая девочка, вместо тебя поедет в машине твоих родителей, вместо тебя будет жить в их доме. Она будет спокойно жить такой жизнью, потому что в ней нечему страдать, она не будет чувствовать страха, потому что она не чувствует вообще ничего. Легкая и неосязаемая, как туман, как воздух, пойманный покрывалом. А ты останешься в Оукс-парке. Днем, в самые жаркие часы, ты будешь спать, а вечерами, когда зажигаются фонари, старые дома будут шепотом рассказывать тебе о том, что они видели за свою долгую жизнь. Ты будешь дружить с ними, и они будут заботиться о тебе вечно.
Тебе тридцать девять лет, ты женщина и мать.
Ты просыпаешься утром после череды беспокойных снов, тягостных, бегущих по кругу снов, полных криков и тусклого света и запаха жженого сахара, и опять скандалишь с мужем. Ты говоришь ему, что он испортил тебе жизнь. Ты говоришь, что очень жалеешь, что вышла за него замуж. Говоришь, что никогда не любила его. Говоришь, что ненавидишь его, и, говоря это, сама чувствуешь – это чувство подобно тошноте, – что это правда. Вы долго орете друг на друга, и оба опаздываете на работу, а дочь опаздывает в школу.
Ты отвозишь ее. Она, съежившись, сидит на заднем сиденье, и ты скорее ощущаешь, чем видишь, ее тревогу. Ты ее хорошо понимаешь. Ты помнишь его, это чувство, когда все разваливается, когда мир вокруг рушится. Это странное и незнакомое воспоминание. Оно как будто принадлежит кому-то другому, кому-то, похожему на тебя.
Ты не едешь на работу. Ты возвращаешься домой и сидишь в гостиной на диване, а зной, словно кипяток, льется на дом сверху и лезет в открытые окна. Ты задергиваешь занавески, преграждая ему путь, включаешь все вентиляторы, но все равно ужасно жарко. Задремываешь, и тебе снятся здания с облезшей краской, с забитыми окнами и дверями. Ты думала, они таят свои тайны, ты думала, они мудрые. Но в них ничего нет. Ты просыпаешься от собственного крика.
Вечером ты едешь в Оукс-парк.
Воздух покоен, чист и пронизан светом. На закате ты сворачиваешь с Селлвудского моста, и солнце бьет в глаза с такой силой, что они начинают болеть. Ты едешь по дороге, ведущей в парк, и в золотом воздухе блестит тополиный пух. С реки Уилламетт налетает ветер и треплет выцветшие нейлоновые флажки. Фонари в парке, скорее всего, уже зажжены, но ты их пока не видишь.
Все здесь изменилось. Большая потрескавшаяся асфальтовая плешь, где раньше была картовая трасса, превратилась в большую, гладкую автомобильную стоянку. Болото теперь стало лугом, расчерченным многочисленными тропинками и площадками для пикника. Все стало как будто меньше. Многие из тех аттракционов, которые были здесь раньше, исчезли – даже поднимающая скоростная карусель со злыми клоунскими лицами. Тебе она никогда не нравилась, потому что она пахла соляркой и после нее кружилась голова и тошнило. Вместо старых горок из дерева и металла стоит что-то пластиковое, разноцветное, с многочисленными петлями. Ты проходишь мимо бывшего «Рудника с привидениями» и вспоминаешь, что очень боялась туда заходить. Теперь этот аттракцион называется «Путешествие Льюиса и Кларка», и вместо скелетов на тебя выпрыгивают бобры. Кругом одни второсортные, заимствованные развлечения с дешевыми рисунками и избытком супергероев. Из колонок выплескивается альтернативный рок.
Не осталось ни одного старого, заколоченного здания. Их сровняли с землей, и теперь на их месте большая площадка для пикников и футбольное поле.
