нанести удар, спланировать вниз, как птицы-мстители, и наказать невинных за грехопадение слабым духом, намекая на то, что зло – побочный продукт моральной распущенности общества, причем этому излюбленному евангелистами приему преподобный Кумбс, сам того не ведая, придавал марксистскую окраску, на середине проповеди заменяя слова «братья и сестры» словом «товарищи». С обвинением Салли Карлайл в убийстве дочери на его улице настал праздник. После тренировки Джейсон развлекал нас, изображая своего папашу («У Сатаны стая, ха! У Иисуса ангелы! Восхвалим Иисуса!»). В ответ на это представление тренер Татл, тридцатипятилетний фанатик христианства и фитнеса, прочел нам выговор за издевательство над богобоязненным человеком. Он отправил нас пробежать несколько лишних кругов по стадиону, и вообще пахали мы в тот день на износ.
– Вот что я вам скажу, парни: выкиньте из головы все, кроме футбола, – наставлял он нас. – У нашей команды большой потенциал, и я вас буду до седьмого пота гонять, но чтоб отыграли, как надо.
Я был не так глуп, чтобы поверить в наши потенциально великие достижения, но для нашей команды и впрямь настал звездный час. Впервые за четыре года нам светила победа в сезоне. Мы с рекордным счетом 6:2 победили в матче в Кресент Крике, а это значило, что матч с Таунтоном будет решающим – если выиграем и его, то поедем на региональные игры в Чарльстон.
Я как мог пытался сосредоточиться на футболе, но именно тогда мне впервые не повезло в любви. Моя девушка, Кэрол Энн Бехтол, бесила меня выяснениями насчет того, есть ли у наших отношений будущее, и, мягко говоря, держала меня на голодном пайке. Она хотела, чтобы я более серьезно относился к нашим отношениям. Я завидовал городским парням – в городе девушки без комплексов, с ними можно тусоваться, заниматься сексом, и никто тебя не захомутает, а в Эдинбурге у нас все было по старинке – если уж встречаешься, то с кем-нибудь одним, так что при ссоре все летело кувырком. Мама меня предупреждала, чтобы я не попадался в ее ловушку.
– Ты же понимаешь, для чего Кэрол Энн старается, – сказала она. – Она знает, что ты в следующем году поедешь в колледж, вот и хочет тоже уехать у тебя на хвосте.
– Не так уж это и плохо, – заметил я.
– Неплохо, если ты ее любишь. А ты любишь?
– Я не знаю.
Она вздохнула:
– Свой ум никому в голову не вложишь, так что я не стану тебя учить. Разбирайся сам. Но подумай хорошенько, каково Кэрол Энн придется вдали от Эдинбурга и кем она тебе будет – обузой или партнершей? Станет она тащить тебя обратно или радоваться, что оставила эту жалкую дыру?
Я знал ответы на ее вопросы, но молчал, потому что не хотел их слышать даже от самого себя. Мы сидели за столом в кухне. В окно упорно стучал дождь, горели фонари, тихо играло радио, и мне казалось, что серые тучи и неприютный город где-то далеко от нас.
– Она девушка неплохая, – сказала мама. – Она тебя любит, потому и манипулирует тобой. Но не только из-за того, что отчаялась: она искренне считает, что здесь тебе в итоге будет лучше. Может, она и права. Но тебе надо самому встать на крыло и решить, можешь ли ты вообще оторваться от земли, если потащишь с собой Кэрол Энн.
– С тобой ведь тоже такое произошло? – спросил я. – То есть с папой.
– Что-то в этом роде. У меня были сожаления, но я их пережила и научилась довольствоваться тем, что имею.
Она положила на стол вытянутые пальцы с длинными ногтями, глядя на них так пристально, словно они были подтверждением сожалений, любви и еще чего-то, не поддающегося определению, и я на минуту увидел, что за дикое и прекрасное создание приручил когда-то мой папа. Потом зазвучало радио, и неведомое существо снова превратилось в маму.
– О чем я иногда задумываюсь, Энди, – произнесла она, – так это о том, стоит ли так рано учиться довольствоваться тем, что имеешь.
Я порвал с Кэрол Энн в среду перед матчем в Кресент Крике, в обед, в углу тренировочного поля. Она стала меня обвинять в том, что я ломаю ей жизнь и использую ее только для секса. Я, боясь наговорить лишнего, выслушивал ее оскорбления молча, только прятал горящие щеки, опустив голову. Мне хотелось сказать что-то такое, чтобы она замолчала, обняла меня и крепко поцеловала, скрепив этим поцелуем наши жизни, но я не мог найти слов. Кэрол в слезах убежала к своим подругам, а я пошел на историю Америки, где слушал, как миссис Кемп врет про славное прошлое Южной Каролины, и рисовал в тетради взрывы.
В пятницу вечером я играл, как никогда. Я играл с ненавистью в сердце, обидой на нее и на себя, я бросал свое тело в стороны, с садистской радостью лупил по углам Кресент Сити и вопил во все горло, когда противники падали. Я забил три гола, два на коротких передачах и один на грани фола, в самом начале игры, когда в общей суматохе проскользнул среди таклеров и плечом сшиб с ног последнего игрока между мной и воротами. Потом в раздевалке тренер Татл от воодушевления даже выругался, что с ним редко случалось.
– Видели, как Энди сыграл? – спросил он собравшихся игроков. – Показал всем настоящий футбол! Вот кто постарался для победы!
Игроки одобрительно заревели, как медведи с мясом в зубах, и захлопали меня по наплечникам, чувствительно напомнив о ноющем синяке на плече.
– Знаете, с кем мы играем на следующей неделе? – спросил тренер, и команда в один голос гаркнула:
– С Таунтоном!
