Кригус сразу так и затараторил – видно, всю дорогу с фермы свою историю в голове вертел.
«Это все тот паршивый жеребец, – начал он. – Я подумал, что он охромел, а он просто подкову с задней ноги сбросил, ну я его и отвел в конюшню, привязал, ногу зажал в станок, и уже вбил пару гвоздей в копыто и собирался взять новый. Гвозди лежали на чурбаке рядом со мной, но тут этот черт возьми да и вырвись, и копытом мне прямо на ногу. Да к тому же сначала подкова отвалилась, а потом он ее еще копытом припечатал. Пальцы на ноге, док, будто ножом отрезало, искры из глаз так и посыпались. – Он сплюнул и выругался. – Но когда в глазах снова прояснилось, я схватил березовые розги и так отделал этого мерзавца, что любо-дорого. Нога у меня как огонь горела, и я ему это так не спустил, ну уж нет, сэр!»
Я покачал головой и ответил: «Да, не сомневаюсь, что ты преподал коню хороший урок».
Люк поморщился.
– Но конь ведь не виноват, – сказал он. – Это Кригус ему копыто не закрепил как следует.
Док кивнул:
– Верно, молодой человек.
К тому времени вокруг собралось уже четыре-пять фермеров. Один из них поставил рядом с доком на сено стеклянную банку с завинчивающейся крышкой и снова отошел слушать вместе с остальными.
Док прервался, чтобы сделать глоток, и улыбнулся:
– Я помог Кригусу добраться до дома, а Мэри осталась в телеге. Нога у него так распухла, что я хотел разрезать сапог, но на это он никак не соглашался – дескать, сапоги ему и так не по карману, а я хочу последние испортить. «Если надо, не стану снимать сапог, пока не заживет», – сказал он. Но тогда мне бы к Рождеству пришлось ему отнять ногу, понимаете в чем дело? Так что я намочил тряпку в эфире, поднес ему к носу, он разок вздохнул и – брык в обморок. А я стащил сапог, как он и просил, хоть ноге от этого лучше уж точно не стало. Даже когда я ее от грязи отмыл, все равно она была точь-в-точь как баклажан с пальцами. Копыто упало прямо на клиновидную кость, как это у нас, докторов, называется, и все остальные кости в ноге тоже сразу переломались. Если сломаете одну кость ноги, парни, можете считать, что сломали сразу дюжину. Я туго забинтовал ногу, чтобы кости не сместились, и оставил Кригуса на столе досыпать. Было очевидно, что на эту ногу он не сможет наступить всю зиму, – стало быть, на Мэри ложился не только уход за ним, но и все хозяйство. Поэтому мне надо было с ней поговорить.
Она так и не слезла с козел. Я пригласил ее в дом. Она не поднимала глаз и морщилась с каждым шагом. Сначала она не хотела заходить, но я настоял, и когда увидел ее сзади, понял, отчего она с козел не слезала. Платьишко ее клетчатое сзади было все в пятнах, сразу видно – кровь. Я отвел ее в заднюю комнату, подальше от ее старика, зажег лампу и сказал: «Ну ладно, Мэри, теперь снимай платье и дай мне осмотреть твою спину. Можешь ни слова мне не говорить, я и так все увижу. Так что папе ты честно скажешь, что доктору Макфиллими ты ничего не говорила».
Она была вся заплаканная, но кивнула и сделала все, как я сказал. Рубашка была еще хуже, чем платье – вся в кровавых полосах. Видно, Кригус не только над своим рабочим конягой в тот день поизмывался. Мэри, храбрая девочка, пыталась защитить коня от обезумевшего отца, а Кригус еще пуще плетью размахался. Изранил он ее страшно. Рубашка прилипла так, что мне отдирать пришлось. Девочка едва сознания не лишилась, а потом обняла меня и чуть все глаза не выплакала. Кригус ее всю исхлестал, до самых ног. Не знаю уж, как ей удалось доехать до города. Вы только представьте, парни – ей ведь пришлось сначала переодеться, чтобы я не увидел, что он с ней сделал. Ну вот, перевязал я ей раны и уложил ее немного отдохнуть. Да уж, когда я говорю, что она девушка сильная, я точно знаю, силы в ней больше, чем, почитай, у всех здешних мужиков.
Нас-то, мальчишек, ему не надо было убеждать в ее стойкости – думаю, он больше к взрослым обращался.
– Когда ее отец проснулся, я не слишком нежно погрузил его на телегу, помог Мэри сесть на козлы, и они уехали прочь. Я денек выждал и отправился их навестить.
Я велел ему на ногу не наступать и он, разумеется, послушался: восседал в гостиной на качалке, важно, как на троне, с вытянутой ногой на чурбачке. В комнате воняло, потому что ходил он на горшок, который Мэри ему подносила по первому требованию. Синяки с ноги еще не сошли, но отек уменьшился. Пользуясь тем, что старый Кригус не мог за нами последовать, я попросил Мэри проводить меня в конюшню, чтобы еще раз взглянуть на ее спину. Она была вся в рубцах, но моя мазь помогла, и раны начали затягиваться. Шрамы у нее и по сей день остались, это уж точно. Я снова намазал ее мазью, а потом осмотрел коня. Бедняга ничем не заслужил таких побоев – все бока, шея и даже морда были в открытых ранах, по которым ползали мухи. Они тучей взлетели вверх, когда я к нему вошел. Хорошо еще, что хозяин ему глаз не выхлестнул. Немало времени я обрабатывал его раны, тревожно мне было за него.
Потом я проводил Мэри обратно в дом, и Кригус тут же осведомился, что это я в конюшне делал. «Чинил то, что ты поломал», – ответил я. Он в ответ оскалился: «Кто тебя просил?» Если тебе пациент такое говорит, у него точно с головой не в порядке.
Людям редко нравится слушать о том, в чем они напортачили, но тут я не смог сдержаться.
«Знаешь, для человека, который не может себе лишнюю пару сапог купить, – сказал я, – странно избивать чуть не до смерти свою рабочую лошадь. Ты что, сам по весне в плуг впрячься собрался?»
На это он засмеялся и сказал, что если конь подохнет, то он запряжет Мэри, да еще и подкует – и никто ему не указ. А я ответил, что не надо бить животных и детей за свои собственные ошибки.
