Я кладу плеер на землю и встаю. Когда я снова опускаю глаза, его уже нет.
Во всех местах, где три дерева вырастают вплотную друг к другу, невидимая граница человеческой страны утончается, и великий лес подходит так близко, что иногда они сливаются вместе.
Лесу нет ни конца ни края, но у него много границ. Он любит открываться в наш мир на мгновение, призывая, дразня, убивая. Этот лес живой, с огромными деревьями, затканными гигантскими лианами, чьи листья больше меня; в нем лепестки по цвету сравнимы с глиной, его хищники быстры и бесшумны. Наги живут в реках, во влажной земле и дуплистых деревьях, а в кронах поселился обезьяний народ. На самых высоких ветвях – верхней границе их царства – иногда отдыхает в гнезде божественный орел Гаруда.
Лес полон всяческих красот – его формы, запахи и движения, но услышать там можно лишь музыку природы – пение птиц, крики животных и шум дождя.
Так рассказывала бабушка.
«Почему?» – спрашивала я.
«Мы не играем и не поем».
«Но почему же?»
«Наверное, не умеем».
«А я умею».
«Мы не можем этому научиться, Аша. Мы живем не так, как вы здесь».
Она тогда печально улыбнулась, но больше так ничего и не сказала.
Солнце перевалило за полдень, и в гнетущей жаре, зная, что никто не придет, я играю сама себе. Себе и лесу, такому далекому и такому близкому. Я играю с закрытыми глазами, чтобы окружающий мир давал знать о себе только запахами и ощущениями. Перезрелые бананы, жареный лук с кумином, мой пот на лбу и одежде. Время от времени горячий ветерок приносит вонь выхлопных газов и горящего мусора. Мои влажные пальцы сжимают флейту.
Но вот повеяло мускусом, землей после дождя, и глаза мои полуоткрылись. Я слежу за ним сквозь ресницы, и пальцы мои, и дыхание поют ему о моем одиночестве. Он подползает ближе, неуверенно оборачивается то в кобру, то в нага, потом начинает танец, но останавливается.
Когда я перевожу дух, он целиком обращается в человека – он наг и чужд скромности, словно дикий зверь. Я отворачиваюсь, мои щеки горят от стыда и желания.
– Покажи мне? – просит он.
Я гляжу на него. В глазах его настороженность, но он протягивает мне плеер, словно драгоценность. Я тоже протягиваю руку. Он делает полшага вперед. Я хватаю его за запястье и притягиваю к себе. Он отскакивает, оборачивается коброй и исчезает.
Я поднимаю плеер с земли. Вернется ли он за ним, если не за мной? Я выдуваю из флейты несколько нот, хлюпаю носом и смаргиваю слезы. Я шепчу: «Вернись».
В тишине слышно, как проезжает грузовик и сигналят рикши. А потом за моей спиной его голос шепчет:
– Ты зачаруешь меня?
Я качаю головой.
– А как мне это проверить?
Я оборачиваюсь к нему.
– Ты можешь меня убить, – предлагаю я.
Он смотрит на меня секунду и подползает ближе: я чувствую его тепло. Его хвост обвивает мою лодыжку.
– Я не стану тебя убивать.
Я не отвожу от него глаз, и губы его складываются в подобие улыбки:
– Ты мне веришь?
Я киваю.
– Что будем делать?
Я взяла его за руку, и на этот раз он не отпрянул. Я положила его длинные пальцы на плеер, показывая, где кнопки.
Он засмеялся, еле слышно, хрипловато:
– Это… не совсем тот ответ, которого я ожидал.
Обезьяны ревниво охраняют свое царство. Проще украсть яйцо Гаруды, чем увидеть огромный обезьяний город в кронах деревьев.
Наги не таковы. Они не стерегут своих владений и боятся лишь одного народа, а этот народ не может найти их дом.
Когда бабушка рассказала мне об этом, я не поняла.
