из Колдун-горы, она из каждого человека сочится, каждый – как пробитая дыра в эту бездну, куда мы с тобой, дураки, камешки кидали и смеялись. Каждый, кто должен быть как свеча, стал как колодец, Андрюш. Слышишь, каждый – дети, женщины, старики. И из этих колодцев она валит, из кого фонтаном, из кого мелкими струйками в разные стороны. Как из старого гриба-дождевика, когда на него наступишь – дым разлетается. Это смешно, я в детстве их любил топтать. Я подумал – где мне взять столько камней, чтобы заделать дыру в каждом, Андрюш? Что я, мать его, культурный герой? И проснулся.
– И все? – выдохнул юноша. – Так кончается?
Цветков посмотрел в небо. Где эти вертолеты, ни черта не разглядеть.
– Да, так кончается.
– Жалко.
Лагутенко дышал часто-часто, но совсем легко, как дышит младенец. И глаза у него были похожи на младенческие – расфокусированные, серо-голубые, они смотрели мимо облаков пыли, мимо черного дыма, сквозь который пробивало солнце.
Губы его шевельнулись.
– Чего? – Цветков нагнулся, и уловил еле слышное:
– Не надо…
– Хватит болтать, – разозлился Геннадий. – Лежи, жди вертушки.
– Не надо затыкать, – слабо, но настойчиво повторил Лагутенко. – Зажигать надо.
– Хорошо сказал, – обрадовался Цветков. – Хоть чему-то научился. Молодец!
Лагутенко не отвечал. Он перестал хрипеть, лежал тихий, спокойный, как море в штиль.
Геннадий погладил его по волосам и поднялся.
– Теория, профессор? – Гелий Ервандович болтался в руках Сенокосова, как кукла, не мог вымолвить ни слова, очки слетели на землю, он хватал воздух впалым ртом.
…Полковник очнулся на склоне горы, выброшенный неведомо как из глубины «Невода». Побрел, не разбирая дороги, и едва не упал – половины Колдун- горы не существовало. Воронка выела в ее теле огромную рану, серый слоистый камень перемежался слоями стали и бетона, и весь этот пирог, как густое тесто под миксером, завивался к центру, к черному зрачку, по краям которого блестела кристаллическая крошка.
Олег Геннадьевич отшатнулся назад, попятился и вот тогда нашел Гелия.
Сгреб его с удовольствием, сдавил, нашарил большими пальцами хрупкий стариковский кадык…
Сенокосов покачнулся и упал. Гелий осел на землю.
– Говорил же тебе Аршинцев, Олег Геннадьевич, не перегибай палку, – Паша Ермолин убрал блестящий цилиндр нейроразрядника в карман.
– Вы в порядке, Гелий Ервандович? – он помог профессору подняться.
– Да-да, Паша, спасибо большое, – он испуганно взглянул на Сенокосова. – Сорвался Олег Геннадьевич, я понимаю. На него сильно повлияла история с «Черным зеркалом». Не надо было ставить во главу проекта человека с такой нестабильной психикой. И вот результат…
Он горестно оглядел дымящийся провал…
– Какая беда, какая беда. Все надо начинать сначала.
– И на этот раз проект возглавит кого-нибудь более психически устойчивый, верно, профессор?
Гелий с недоумением взглянул на него.
– Да, разумеется, это было бы предпочтительно. Умный руководитель – залог успеха проекта.
– Например, Лю Чжань. Глава регионального отделения внешней разведки КНР в Европейском сегменте НоРС.
Гелий Ервандович растерянно похлопал по карманам.
– В первый раз слышу это имя. С чего вы решили, что я его знаю? Да и почему предприятие Научного двора должен возглавить какой-то китаец? Лучше бы помогли мне очки найти, Паша, чем глупые вопросы задавать. Нашли время.
– Вон они, – кивнул Паша, не делая попыток поднять. – Позади вас.
Профессор обернулся, согнулся, прошел по вздыбленным плитам, подобрал.
– Верно, они.
Он обернулся.
– Стар я по камням прыгать, так что я пойду, Паша.
– Я так не думаю, – лейтенант задумчиво вертел в руках нейроразрядник.
– Паша, вы же умный человек, умнее, чем ваш шеф. Бывший шеф. Будьте реалистом. Наши партнеры уже в курсе разработки «Невода». Они все равно его заберут. Лучше сосредоточиться на работе, с их ресурсами мы сможем построить установку, мощность которой будет выше на порядок, на два порядка! «Василиски», «фениксы», это все мелочи, мы «левиафанов» на цепи будем держать, понимаете, Паша?
– Понимаю, – кивнул Ермолин, и профессор рухнул на обломки.
