разделил причал и палубу уходящего в море корабля. Юка теперь существовала сама по себе – и ни один из медиумов Оленьего Парка больше не имел к ней отношения.
Я подошел и обнял ее.
– Ты вернулся, Алекс, – прошептала она. – Интересно, где ты пропадал все это время?
– А где была ты? – спросил я. – Ты думаешь, тебе известно?
– Я не думаю, – улыбнулась она. – И не буду думать больше никогда. Я буду подставкой для твоей черной шляпы…
– Спасибо, – сказал я. – Фашисты у нас уже есть.
Через полчаса мы ушли с террасы и провели вместе прекрасную ночь. Но когда я уже засыпал, она вдруг спросила:
– А что такое Святыня Господня в долготу дней?
Я вздрогнул. Я был уверен, что не произносил этих слов вслух. Но Юка стала реальной именно в тот момент, когда я про них вспомнил.
– Почему ты спрашиваешь?
Она пожала плечами.
– Просто пришло в голову. Это ведь надпись на доме, где мы живем. А я не знаю, что она значит.
– Об этом до сих пор спорят теологи, – сказал я.
– То есть ты тоже не знаешь, – вздохнула она. – Спокойной ночи.
Только утром я начал понемногу понимать, что натворил.
Юка сказала мне с соседней подушки:
– Алекс, ты умеешь толковать сны?
– Тебе что-то приснилось? – спросил я.
Юка кивнула.
– Мне снилось, что я такое веселое крылатое существо…
– Ты такая и есть, – сказал я.
– Не перебивай… И я гляжу в чьи-то огромные глаза… Словно изнутри большого стеклянного бокала. И отвечаю на какой-то сложный вопрос. Я радуюсь, что могу так хорошо и складно ответить, но постепенно понимаю, что меня создали именно для того, чтобы я на него ответила, и, договорив до конца, я тут же исчезну – поскольку я и есть ответ. Но мне совсем не грустно. А наоборот, легко и весело. И немного жалко того, с кем говорю, потому что он и есть вопрос, на который я отвечаю. И когда я кончусь, он никуда не исчезнет, а так и будет задавать и задавать себя дальше… Но другого ответа уже не будет.
– А кто это был? – спросил я.
– Алекс… Это был ты. Только какой-то старый и мудрый. И ты плакал. Что это значит? Наверно, все из-за вчерашней пчелы?
– Мои учителя уверяли, – ответил я, стараясь говорить небрежно и весело, – что сны никогда не означают чего-то отличного от них. Они означают лишь сами себя. Именно в этом их прелесть. Привычка искать в сновидении смысл – это психическая уринотерапия. Сон – это просто сон. И ничего больше.
Юка кивнула – как мне показалось, недоверчиво.
– Лучше скажи, – продолжал я, – отчего ты раньше никогда не рассказывала про свои сны?
Юка нахмурилась.
– Мне раньше ничего не снилось, – сказала она. – Ничего, что я могла бы вспомнить. Почему?
– Чистая совесть и хорошее здоровье, – отшутился я.
Но я понимал, почему раньше ей не снились сны. Раньше, как только я засыпал, она исчезала. А появлялась, когда я просыпался и опять поднимал на нее глаза.
Мне захотелось побыть одному, и я ушел к себе.
Раньше это было так просто: побыть одному. Но теперь, чем бы я ни пытался заниматься, Юка заслоняла мне все. Мысль о том, что она сидит в своей комнате одна – на самом деле одна – и думает о чем-то, уже никак не связанном со мной, не давала мне покоя.
Странно, но, когда я был полностью уверен в ее реальности, я никогда не задумывался, чем она занимается в одиночестве.
Наверно, теперь я чувствовал себя ответственным за все, что с ней может случиться. И еще за то, что она может натворить. Мне казалось, она обязательно выкинет что-то дикое и ее нельзя оставлять одну.
А если она, как Киж, сочтет бытие мукой – и действительно удавится на своем зеленом шнуре, как пугал меня ее авторский коллектив?
В общем, не прошло и нескольких часов, как я отправился к ней в гости.
Предчувствие меня не обмануло.
Юка сидела на полу, а перед ней лежал золоченый Франклин, прежде стоявший в ее гостиной. Это была дорогая дворцовая модель, инкрустированная
