Паолино задохнулся и, прижав руку к груди, крепко зажмурил глаза.
– Миаль.
Лир больше не пробовал коснуться его. Кажется, он просто смотрел на него, и это было почти осязаемо. Смотрел невыносимо пристально, сочувствующе, понимающе. Так обычно смотрят на детей, когда они совершили, а потом осознали свои ошибки.
– Кто они для тебя?
Миаль выпрямился и открыл глаза.
– Что?
Лир действительно на него смотрел. Это действительно было больно.
– Ты должен решить, кто они для тебя, Миаль. Тени прошлого? Или отголоски будущего?
– Это единственное, что надо понять, заводя детей. И еще…
Он подобрал и бросил в огонь несколько тонких лучинок. Затрещав, они начали темнеть. От краев чернота медленно добиралась до светлых сердцевин, и это приковало взгляд Миаля. Так было проще.
– И еще я знаю, что лучше видеть настоящее.
Друг хлопнул его по спине. Сильно, привычно, неуклюже. Миаль резко повернулся, и Лир осклабился:
– Они – умные. Твои ребята. И так уж вышло, они взрослеют. Прямо сейчас. А ты то оборачиваешься, то тянешь вперед шею. И…
– Лир, – глухо перебил Паолино. Боль, неосязаемая и ноющая, оказалась сильнее дружеского хлопка по лопаткам. – Что и кому я могу дать в настоящем? Там, в прошлом… я предал даже тебя.
Лирисс фыркнул и вытаращился не него.
– Не понимаю, что еще ты хочешь себе приписать. Бросай, дружище.
И он усмехнулся, показав клыки. Миаль взглянул на белую полосу шерсти на широком, массивном лбу. Говорить еще и об
– Джер. Мне подбрасывали много детей, столько, что иногда их не успевали записывать. Так было всегда, это же Малый мир. Но… – Паолино запнулся. – Я мог заподозрить. Он на тебя похож. Куда я смотрел?
Лир молчал. Теперь он зажмурил глаза. Сцепил руки в замок, положил на них тяжелый подбородок и слушал. Его припухшие веки устало дрогнули.
– Куда бы ты ни смотрел, ты стал ему отличным отцом.
…Это было сродни удару под дых – сами слова, мягкий, искренний и благодарный голос. Кулаки сжались. Мутное отчаяние начинало затапливать изнутри.
– Я не был отцом. Ни ему. Ни…
– Почему же тогда они все помчались тебя спасать?
– Я их не…
Голубые глаза из черных подпалин шерсти все-таки посмотрели на него в упор, и он осекся.
«– Он хотел спасти вас. Точнее…
– Вы все хотели… Глупость».
В голове прозвучали слова Ласкеза. Собственный ответ – холодный, насмешливый, нашептанный растущей тревогой, – показался особенно гадким.
– Подумай.
Миаль не ответил. Вместо этого сказал:
– Они выросли странными, Лир.
– Они выросли замечательными.
– Ты тоже… странный.
Лирисс слегка запрокинул голову и рассмеялся. Это был невеселый смех.
– Недавно мне показалось, что я умираю. Я представил, как сквозь меня растет лобес. А потом вы пьете сваренный на шелухе его зерна золотистый тилль. Пьете и… у вас все хорошо. Мне стало очень спокойно.
– Да. Ты странный.
– Мы едем прямо сейчас? Ты привез ампулы? Я та еще развалина, да и вид у меня…
Он вздрогнул.
Резкая смена темы разговора заставила потерять мысль. Заметаться взглядом – от очага к кованым носам саварр, к винтовке, оттуда – обратно на алые отвороты мундира. Лир молча ждал.
