Какое-то время ему удавалось хранить свои намерения в тайне от Джорджианы. Он боялся, что она откажет. Не потому что он ей не дорог, – просто семью она тоже любила. Если правда выплывет, на гетто падет неизбежная кара. Приговор ее родным будет хуже смерти. Преступность, болезни и медленная мука отчаяния быстро сведут их в могилу. Но в какой-то момент, конечно, придется ей рассказать. Просто пока непонятно, когда. И как.
А потом все случилось само собой.
Куртуаза на неделю отправилась по магазинам в Буэнос-Айрес вместе с мамой и двенадцатью ближайшими сестрами. Бенефиций дал прислуге недельный отпуск. Вся квартира теперь принадлежала им с Джорджианой. В первый раз в жизни они были предоставлены самим себе. Никаких дел. Никакого притворства. Никогда еще Бенефиций не знал такой свободы – он, пользовавшийся в этом мире неограниченной свободой. День и ночь он пировал на ее пастбищах, исследовал каждый милый дюйм ее гор и долин. Пьяный от любви, он опустил мосты и во всем признался.
– Не может быть, чтобы ты говорил серьезно, – отрезала она.
– Да я в жизни не был так серьезен, моя любовь!
– Ох, Бенефиций! Мой чудный, чокнутый, наивный, бессмертный возлюбленный! Ты сам знаешь, это ничего не даст.
– Но почему? Нам нужно только принять решение: если сердце говорит «да», остальное – вопрос транспорта.
– Этого никогда не будет. Ты слишком боишься смерти.
Он так и остолбенел. Бенефиций ждал, что она заговорит о семье, что откажется приносить родных в жертву на алтаре страсти…
– Ты забываешь, с кем говоришь!
– Вы все таковы. – Она явно имела в виду Семейства. – Это плод, которого вы алчете, вино, которого жаждете.
– Ты не о страхе сейчас говоришь, а о чем-то прямо противоположном, – попробовал возразить он.
– Что несет с собой смерть, Бенефиций? – спросила она.
Он задрожал. Почему? Почему он дрожит?
– Уничтожение.
– Нет. Она несет с собой красоту.
– Абсурд!
– Чем стала бы жизнь, не будь у нее смерти, Бенефиций? Кто лучше тебя может ответить на этот вопрос. Нескончаемой оргией пустоты, которую вы пытаетесь набить бессмысленной деятельностью. Все у вас одноразовое, даже отношения. Особенно отношения! Куртуаза хотя бы
– Но она же меня не любит! Ты сама так сказала.
– Да не к тебе, Бенефиций! Ни к какому конкретному человеку. На
– Нет, – сказал он, как следует все обдумав. – Не могу объяснить словами, где ты ошибаешься, но могу сказать одно: я тебя люблю. Я знаю, что люблю тебя. И я буду вечно тебя любить, проживи я хоть десять миллиардов лет.
Глаза ее наполнились слезами – и это были слезы жалости. Она легонько прикоснулась к его лицу.
– Это следствие, не причина, любовь моя. Мы оба знаем, почему ты влюбился в персиста, в служанку, в
Много дней он думал над этими ее словами. Как-то дождливым днем после обеда он гулял в одиночестве по роскошным Омниномовым садам с их неистовой флорой и размышлял о том, какой, интересно, процент красоты объясняется тем, что все эти цветы увянут. Смерть виделась ему жутким уродством, от которого они сумели избавить лик человечества. И вот это лицо, доведенное до совершенства, – не стало ли оно еще ужаснее? Превратив в идеал, не осквернили ли они его, не сделали ли совершенно неузнаваемым? Что стоит за их одержимостью «обликами», одноразовыми телами, которые так быстро им надоедают, которые они выбрасывают, как старое пальто? Еще через тысячу лет мы будем свободны от всяких уз телесности, предсказывал Кандид. И помимо них, снаружи них не останется ничего – только жестянка размером с кофейную чашку, плывущая в беззвездной пустоте. Все радости плоти будут существовать лишь внутри их голографических жизней – во всех отношениях реальные, но ни разу не настоящие. Беспредельная свобода вечной жизни. И ее нескончаемая тюрьма.
– А ведь Джорджиана права, – сказал он дождю, розам и глициниям. И себе заодно. – Все дело в смерти. Правда, не в моей. О, нет, не в моей.
Он развернулся и помчался к себе в офис. Да, всю дорогу он изучал вопрос, исходя из неверных посылок. О, каким же он был эгоистом. Дело не в том, от чего он готов отказаться, а в том, что в его власти дать. Не прошло и часа, как Бенефиций уже набросал план – весьма сложный план крайне простого выхода из этой невозможной дилеммы.
Как он и сказал Джорджиане, если сердце говорит «да», остальное – вопрос транспорта.
– У меня кое-что есть для тебя, – сказал он неделю спустя.
Они ютились под одеялом в старой хижине на окраине парка. Год клонился к закату; дни становились все серее, все холодней и безрадостней. Нагая, она поежилась в его объятиях.
