– Ты к Ривену прислушиваешься? – спросила Эльфвина.
– Ага, – ответил Джинкс, совсем об этом забывший.
– Хорошо, – сказала Эльфвина. – Я тоже.
Что-то ударило в окно, и ударило сильно. Джинкс крутнулся на месте и увидел бело-зеленую, словно из резины сделанную тварь, которая приникла снаружи к стеклу, раскинув по нему костлявые лапы.
Тварь смотрела на них выпученными желтыми глазами. Рот ее походил на торчавшую из морды трубу, бледные, почти белые губы то выдвигались вперед, то втягивались, как будто им не терпелось высосать чью-нибудь кровь через глазницы. Внезапно тварь испустила долгий, стонущий вой.
– Это еще что? – спросил, появившись в дверном проеме, Ривен.
– Упырь, – ответил Джинкс.
– Пойдемте-ка в кухню, – сказал Ривен. – Костоправ наверняка услышит его.
Эльфвина задула свечу, они торопливо перебежали залу, а в кухне залезли под стол и стали ждать, прислушиваясь. Упырь взвыл снова. Так воет бурными ночами ветер. Собственно, Джинкс сообразил, что уже слышал этот вой и как раз ветру его и приписывал. Они ждали, когда из залы до них донесутся шаги Костоправа.
Время ползло.
– Он не придет, – в конце концов сказала Эльфвина.
– Пойду, посмотрю, – решился Ривен.
Он покинул кухню – так тихо, что шагов его Джинкс почти не расслышал. Проползли еще несколько минут. Наконец Ривен вернулся и сообщил:
– Храпит.
Джинкс с Эльфвиной возвратились в лабораторию, Ривен вновь занял свой пост.
Пока они работали, упырь прилетал к окну еще дважды. Таращился на них желтыми глазищами, голодно шевелил губами, а Джинкс в это время гадал, насколько прочно оконное стекло.
– Пожалуйста, подержи это, взбалтывая, над свечой, – попросила Эльфвина, протянув ему зажим со склянкой.
Джинкс начал потряхивать ею над пламенем – не сильно, ровно настолько, чтобы перемешивалась жидкость.
– Проще было бы отравить его, – пробормотал он.
– Сам же говорил, что так поступить мы не можем.
– Не можем, конечно, – согласился Джинкс.
– Потому что станем тогда ничем не лучше его, – добавила, уже протирая рабочий стол, Эльфвина.
– Я знаю. Просто сказал, что отравить его было бы проще, вот и все.
– Ну, это все равно не получилось бы, потому что он иногда спрашивает у меня, не отравлено ли питье.
– Что?
– Когда я приношу ему поссет, он время от времени спрашивает, нет ли там яда.
– Вот как, – Джинкс подумал немного и спросил: – Но тогда тебе придется, если он спросит, и о сонном зелье ему сказать, ведь так?
– Нет, потому что сонное зелье – не яд, – ответила Эльфвина. – А про само сонное зелье он никогда не спрашивает. По-моему, оно готово.
Джинкс снял склянку с пламени. Из нее пахнуло гниющим илом.
– По-твоему он станет пить то, что так воняет?
– Станет. Поссет перебьет и запах, и вкус – я его специально покрепче завариваю.
Она вручила Джинксу пузырек, в который он аккуратно перелил содержимое склянки.
Упырь снова влепился в окно, однако они уже привыкли к нему. И даже не подскочили на месте.
В лаборатории Джинкс был один. Он принес сюда заплечные мешки – свой, Эльфвины и Ривена, – а заодно и пустой дерюжный мешок из кухни. Пора было собирать бутылки. Ривен уже спустился с обрыва. Эльфвина напоила Костоправа зельем и вышла с Костяным Мостом в кармане из замка.
Чтобы снять каменную плиту с лаза, Джинксу пришлось вобрать в себя силу стоявших внизу бутылок. А он этого терпеть не мог.
Он достал из кармана Симона, поставил его бутылку на пол у лаза, – а то еще выпадет при спуске или подъеме. Бросил в лаз мешки и спустился вниз. В холодном безмолвии прохода ему стало казаться, что во всем мире только он один и остался.
В желтом пламени свечи люди, подвешенные в бутылках, были похожи за искривленным стеклом на собственные тени. Перекладывая бутылки одну за другой в мешки, Джинкс старался на них не смотреть. Он чувствовал, как мертвенная сила проникает в него. Может быть, даже пытается его использовать.
Бутылки позвякивали одна о другую. Джинкс работал, стараясь делать это как можно быстрее и тише. Он знал, что, благодаря зелью Эльфвины, время
