Льянерос пасли скот и охотно продали свежего мясца — уж они-то, в отличие от варао, цену деньгам знали и весьма обрадовались новеньким серебряным песо.
Устье Карони узнавалось сразу — её тёмные воды долго не смешивались с желтоватой Ориноко. Так и текли бок о бок.
«Синяя чайка» медленно втянулась на стрежень могучего притока и потащилась вверх по течению.
Ну особенно длительным её путешествие назвать было нельзя: и пары лиг не успели миновать, как воздух задрожал от гула и рёва — река впереди пенилась, низвергаясь водопадом за сотню футов высотой.
— Всё! — прокричал Олег. — Дальше только на каноэ!
Он внимательно оглядел корсаров.
Каждый из них будет рад пойти с ним и за ним, но надо же кого-то и с галиотом оставить.
Обратно-то как выбираться? На пирогах?
Усмехнувшись — Кэриб незаметно для других тыкал в себя пальцем, выразительно кругля глаза, — Сухов мягко сказал:
— Со мной пойдут только семеро. Тем, кто останется, надо будет присматривать за «Синей чайкой». Пойдут Виктор, Яр, Понч, Франсуа, Хиали, Жерар Туссен и… Да и чёрт с тобой! И Кэриб.
Счастливый юнга запрыгал от радости, а прочие разделились на провожающих и отбывающих.
Олег пожал руки всем «сторожам», с кем-то перебросившись словом-другим, с кем-то молча, и сошёл на берег.
Уложив всё своё в каноэ, «члены экспедиции» подхватили их, берясь по двое за пирогу, и потащили.
Конечно, пирога из берёзовой коры, сработанная каким-нибудь ирокезом, была бы полегче, но где ж взять берёзу в сельве?
Да и кожа, что плотно обтягивала упругий бамбуковый костяк лодки-куриары, куда прочней бересты.
Обойдя водопад посуху, команда Сухова спустила каноэ на воду. Рассевшись по двое, загребли маленькими вёслами, да и поплыли.
За изумрудами. За тайнами. За приключениями. За богатством.
За обратными билетами.
Домой. В родное время.
Глава 16,
Карони то сужалась в теснинах-ангостурах, ускоряя своё течение, то разливалась, сразу обретая плавность и неторопливость.
Бывало, что вода «вставала на дыбы», гремя порогами и водопадами, и тогда гребцы причаливали к берегу, двигаясь по сухопутью и волоча плавсредства за собою.
Хотя понятие «двигаться» в условиях сельвы имело много значений.
Иногда это означало — шагать, переступая через выпирающие корни, избегая паутин с их мохнатыми обитателями в ладонь величиной, задыхаясь от испарений, чувствуя, как деревенеют руки, удерживающие чёртову лодку.
Порою было гораздо хуже — приходилось сначала выхватывать абордажные сабли, используя их не по назначению, — рубить подлесок, забивавший все про-галы между огромными деревьями. Буквально протискиваться сквозь заросли.
Лишь изредка путь в обход очередного ревущего водопада казался прогулкой.
Колоссальные стволы уходили вверх, словно колоннада неземного храма, сплетаясь в вышине ветвями так плотно, что до сырой земли едва доходил рассеянный зеленистый свет.
Лианы-халявщицы обвивали могучие деревья, уползая по ним всё туда же, к небу и свету.
Вся жизнь проходила в кронах — там роились гигантские бабочки, носились стаи птиц, скакали обезьяны.
А внизу была гниль и прель, цвели орхидеи и крались суперкошки — пумы с ягуарами.
Олегу, привыкшему к мытью, жилось труднее того же Франсуа, уверенного, что вода расширяет поры в коже и тем пропускает разные хвори.
Жара и духота угнетали, хотелось сорвать с себя хотя бы рубаху, но зудение пури-пури тут же отбивало охоту обнажать торс.
Мази едва хватало на то, чтобы натирать восьмерым запястья, шеи и лица. Так что приходилось терпеть и пот, и вонь.
Слава богу, мучения его кончились, когда равнина стала сменяться плоскогорьем.
Появились холмы-банкос и маленькие плато-мезас, всякие симас — круглые каньоны с плоским дном, и знаменитые тепуи — огромные столовые горы с отвесными слоистыми стенами, курчавые от зелени на плоских вершинах.
Они были невозможны, эти создания природы, похожие на исполинские постаменты…
Да нет, ни на что они не смахивали.
