А потом он увидел в небе парящего Мунира. Ворон кричал, только это были крики не боли, а, скорее, восторга; порой он терял высоту, крылья его оказались ещё слабы, но птица отыскивала поток и вновь взлетала ввысь.
— Видишь, как он радуется, — произнёс Хардов, указывая на ворона, — он вспоминает. И к нему возвращается птичья природа. Он снова может летать.
Фёдор помедлил какое-то время, потом посмотрел на гида и вдруг признался:
— Я слышал ваш разговор. С капитаном. Про Мунира и про скремлинов. Я не специально.
— Я знаю, — ответил Хардов. — И надеюсь, ты его запомнил.
— Я?.. Да.
— Сегодня мы уходим. Для каждого из нас у Сестры найдётся несколько слов. Напутствие в дорогу. И возможно, какой-нибудь дар. Иди, она ждёт.
— Вы… Значит, вы не сердитесь?
Юноша взглянул гиду прямо в глаза. Но в них больше не было льдинок, лишь снова мелькнул этот непонятный отсвет нежности и какой-то давней боли. Но почему?! Что всё это значит? И если в первый раз могло показаться, то…
— Наверное, это было бы непозволительной роскошью для меня, — непонятно отозвался гид.
— Входи, Тео, я тебя жду, — снова голос Сестры показался Фёдору похожим на переливы ручейка. Она стояла в глубине шатра под пологом из живых веток. — Сегодня вы уходите, а мы так и не поговорили с тобой. Ты, наверное, хотел бы что-то спросить?
— Я не знаю, хозяйка, — признался Фёдор. — Здесь столько света… Я хотел бы задать тебе столько вопросов, что даже не знаю, с чего начать.
— Попробуй по порядку, — с улыбкой предложила Сестра.
Фёдор задумался. И ощущал он себя несколько неловко, но вот произнёс:
— Я сейчас только что на берегу… слышал, как наш рулевой, ну, бородатый… он в шутку гонялся за твоими дочерьми, они ухаживают за ним… — Фёдор почувствовал, что сбивается, но Сестра кивнула, подбадривая, и юноша продолжил: — А потом он закричал: «Я понял, кто они! Они речные нимфы! Речные нимфы!» Про твоих дочерей. Что это значит?
— Что ему нужна моя помощь, — рассмеялась Сестра. — И я окажу ему всю, что возможна. Хардов просил пока позаботиться о нём. А названия не важны, Тео. Ты сам ещё всё решишь, какие и чему стоит давать определения. Но ведь не это тебя волнует?
Фёдор согласно кивнул, посмотрел на свои ноги, поднял взгляд на Сестру и решился:
— Я хотел бы знать, что это за место, — выпалил Фёдор.
— Ты сам всё видишь, — мягко улыбнулась Сестра. — Таков мой дом.
— Но у меня столько «почему». — Фёдор вдруг вспомнил, как его звали на вершине холма, и о своих приобретённых навыках, и… о Еве… — Это похоже на сон, о котором знаешь, что проснёшься. Только это не сон. Объясни. А ещё этот сон кажется знакомым, как счастливые сны в детстве.
Где же мы, хозяйка? Вся эта благодать…
— По-другому всё равно не поймёшь. — Сестра взглянула юноше прямо в глаза. — Вернее, поймёшь в конце пути.
А может, ещё до окончания рейса. Причём в прямом смысле, никаких метафор! Но ты опять пытаешься давать определения, мой мальчик, а ведь не это для тебя главное? Что тебя беспокоит?
Фёдор подумал, затем нахмурился.
— Да, — признался он, — мне кажется, в этом весь ключ.
Всё сходится, я чувствую, но… не знаю, как это объяснить.
— Вот как? А ты попробуй.
— Хардов. Кто он?
— Гид.
— Но… кто он на самом деле?
— Именно так — гид. Не смущайся, говори. Говори сейчас, другого времени может не быть.
Сестра взглянула на Фёдора с открытым и нежным пониманием, и юноша произнёс:
— Хардов… Он иногда так странно смотрит на меня. Кто он такой на самом деле, хозяйка? У него ворон. И он дружит с тобой. И как я понял, мог бы жить среди этой благодати. А он избрал путь скитальца.
— Хардов — великий воин, — произнесла Сестра, и теперь в её ясном и сильном взоре мелькнул то ли оттенок смущения, то ли печали.
— Конечно! Но я не пойму… Мне показалось что-то странное… То ли он что-то знает про меня, чего я и сам не знаю, то ли… Запутался я, хозяйка. — Фёдор с надеждой взглянул на Сестру. — Рассказала бы ты мне про Хардова.
— Мой рассказ о нём будет рассказом Сестры о воине и вряд ли тебе поможет. Но не жди от Хардова плохого. Что ты знаешь о гидах?
