Мэлори зажмуривается крепче. К горлу подкатывает тошнота.
– Прошу тебя, дай посмотреть, – выдавливает из себя Мэлори.
– На, возьми, – говорит Олимпия. – Посмотри, посмотри на нее!
Наконец ребенок Олимпии на руках у Мэлори. Девочка!
Олимпия поднимается. Звук такой, словно она угодила в лужу. Мэлори знает, что это послед вместе с кровью и путом.
– Спасибо! – шепчет Мэлори. – Спасибо, Олимпия!
Этот поступок останется для Мэлори самым светлым воспоминанием о подруге. Олимпия, потеряв рассудок, все же отдала ребенка, позаботилась о нем.
Мэлори завязывает малышке глаза вторым лоскутом.
Олимпия бредет к завешенному окну. Туда, где стоит Гари. Тварь затаилась за спиной у Мэлори, которая влажными от крови пальцами еще крепче зажимает младенцам глаза. Малыши плачут.
Судя по звукам, Олимпия куда-то пробирается, на чем-то скользит.
Похоже, она куда-то лезет.
– Олимпия?
Она что-то устанавливает, к чему-то готовится.
– Олимпия? Что ты делаешь, Олимпия? Гари, останови ее! Прошу тебя!
Бесполезно. Гари безумнее всех.
– Я иду на улицу, сэр, – заявляет Олимпия Гари, который наверняка рядом с ней. – Засиделась я дома.
– Стой, Олимпия!
– Я выйду на улицу! – твердит та голосом, не то детским, не то столетней старухи на смертном одре.
– Олимпия!
Слишком поздно. Стекло чердачного окна бьется, что-то ударяет о стену снаружи.
Тишина. На первом этаже и на чердаке тишина. Нарушает ее Гари:
– Олимпия повесилась! Повесилась на пуповине!
«Нет! Господи, не позволяй Гари описывать мне этот ужас».
Гари радостно смеется.
Тварь движется у Мэлори за спиной. Мэлори в эпицентре безумия. Классического безумия. Такое поражает людей после войны, развода, разорения, или когда твоя подруга…
– Повесилась на пуповине! На собственной пуповине!
– Замолчи! – кричит Мэлори, не открывая глаз. – Замолчи!
Крик захлебывается, потому что тварь наклоняется к Мэлори. Теперь тварь (ее лицо?) у самых губ Мэлори.
Мэлори не шелохнется. Она едва дышит. На чердаке тишина.
Мэлори чувствует тепло твари, ее жар.
«Шеннон, посмотри на облака, – думает она. – Они похожи на нас с тобой».
Она еще плотнее зажимает малышам глаза. Тварь отстраняется и, судя по звукам, отступает. Потом еще дальше.
Тварь замирает. Останавливается.
Деревянные ступени скрипят под шагами, уходящими вниз. Мэлори стонет, как не стонала никогда в жизни.
Шаги все тише и тише. Наконец их совсем не слышно.
– Тварь ушла, – говорит малышам Мэлори.
Теперь она слышит Гари.
– Не приближайся к нам! – с закрытыми глазами кричит Мэлори. – Не трогай нас!
Гари их не трогает. Он проходит мимо, опять скрипят ступени.
«Он спустился на первый этаж. Он хочет проверить, кто выжил, кто нет».
Мэлори трясет и шатает от усталости, от кровопотери. «Спать! Спать!» – велит тело. На чердаке теперь только она с малышами.
Мэлори собирается прилечь. Ей нужно прилечь. Но она ждет. Слушает. Отдыхает.
«Сколько времени прошло? Давно я держу младенцев?»
Отдых Мэлори нарушает новый звук. Доносится он снизу. В старом мире Мэлори частенько его слышала.
Олимпия висит (он так и сказал он так и сказал) за чердачным окном.
Ее тело раскачивается на ветру и стучит о стену дома.
