ствол, лежащий чуть дальше, рядом с пунктом подготовки летного багажа. Топор, дорогущий, финский, с пластиковой рукоятью, торчал в дереве, вбитый почти полностью.
Мерцали, пропадая и тут же вспыхивая вновь, алые огоньки. Скакали дикими пятнашками, равномерно выскакивая в темноте тут и там. Сновали вроде бы хаотично, но двигаясь по им одним известной траектории. Оказываясь на пластике, ткани или случайно попавшей внутрь крысы, взрывались крохотным солнцем, яростно разбрасывая пламя на несколько метров.
В окне разваливающейся пятиэтажки, хлопая огромными зелеными глазами, кто-то сидел. Женщина, тащившая человеческого подростка, приостановилась, увидев их. Замерла, задрожав всем телом. Уизли, ощутив странный запах, прижал руки к лицу. С запахом пришел страх. Сильный, пробирающий полностью и подсказывающий начать прятаться. Бежать сломя голову от высокой фигуры в плаще, несущей с собой только смерть. Зеленые глаза, гулко ухнув, пропали в темноте развалин.
Огромная открытая пустошь, оставшаяся после города. Притягивающая к себе ловушки и капканы свихнувшегося здесь мироздания. Смерть, сосредоточенная в любой мелочи. От лежавшего на асфальте ржавого велосипеда, изредка стреляющего ползучими синими молниями, до нескольких странных кусков асфальта, слишком ровных в темных окружностях и еле заметно парящих раскаленным воздухом над ними. Ржавые остовы целой колонны малолитражек, обросших густой порослью вьюнка и плюща, не росших нигде. Куда падал глаз. Сидевшая в отдалении стая разномастных псин, превратившихся в крокодилов, обросших лохматой спутанной шерстью.
Уизли, шедший все медленнее, спотыкающийся и смотрящий вокруг, тихо привыкал. Странно, но так. Он смотрел вокруг и видел мир, крохотный и одновременно огромный. Сжавшийся в границах КАДа, лежавшей где-то очень далеко, и развернувшийся в них же. Где не место уставшему и ошалевшему от свалившихся бед мальчишке. Кусок, оторванный от страны и нормальной жизни, лежащий вне правил и заповедей. Территория, где можно только выживать, а не жить. Если ты не местный.
Она даже пахла самой собой. Чертова опасная и притягательная Зона. Как и любая женщина, настоящая женщина, скрывала в своем аромате многие другие. Складывающиеся в легко уловимый и сложно понимаемый запах. Его не забудешь, если проникнешься этой сладкой сукой полностью, впитаешь его с жадностью и будешь искать всю свою хренову жизнь. Потому что, как и настоящая женщина, Зона сводила с ума даже обоняние.
Запахи накладывались друг на друга, перемешиваясь и растекаясь между собой, струящиеся и едва уловимые. Тонкие и резкие, сладкие и горькие, мимолетные и остающиеся навсегда, лишь изредка прячась за прочими.
Порох, кровь, сталь, падаль, вода, пот, река, озон, звери… и люди. Зона пахла жизнью. Чудовищно опасной и странно притягательной. Ядом, что хочется еще. Ядом, убивающим медленно и сладко.
Зона вокруг не скрывала своей опасности. И была ею постоянно.
Но Чума шла дальше, все так же внешне беззаботная. Только шлейф запаха, только что дурманящего, так и остался опасным. Ел глаза перцем и винным уксусом, заставлял пробегать по спине мурашки. Но не от безумного и манящего обещания аромата, нет. От того самого избытка боли и ужаса, ожидающего любого, решившего покуситься на женщину в плаще, ведущую за собой парнишку в ошейнике с цепью.
Уизли снова попер на непонятно откуда взявшихся силах. Вновь спотыкался, чуть не падал, засыпая прямо на ходу. Но шел, упрямо и желая выбраться отсюда. А еще его колотила дрожь. Страшная из-за причины. Прошедшие сутки, так долго оттенявшие случившееся в подвале, отпустили. Причина была простой. И состояла из двух женщин. И какая из них страшнее, он сейчас даже не взялся бы сказать.
Чума, тащившая его почти на себе последние сто-двести метров, матерившаяся сквозь зубы, или другая, окружавшая со всех сторон сгущавшейся темнотой, свистом ветра, вороньим граем, вонью паленого мяса, треском искрящихся аномалий? Все равно. Прогулки под щербатой мертвенно-бледной луной, проглянувшей в прореху туч, не бывают простыми. Если, конечно, происходят здесь. В месте, где смерть могла себе позволить веселиться на всю катушку и пробовать новые и новые способы. Как лишивший его семьи. Его, уже именно Уизли, семьи.
Вот и думай… Чума ли опасна? Или вторая, бывшая кем угодно и окружавшая со всех сторон? Притягивающая безумной красотой своих ловушек и пугающая давящей тьмой ужаса, витавшего вокруг. Невидимая и ощутимая. Вездесущая и неосязаемая. Хозяйка Медного Всадника и мертвого города.
– Терпи, малыш. – Чума больно сжала локоть. – У тебя просто кончилась смесь в бачке, и ты надышался чем-то. Терпи…
Он терпел. Глаза потихоньку заволакивало темным. Уизли, недавно бывший Андрюшей, Андреем, Андрэ, Эндрю и просто Андрюхой, даже не удивился. Темнеет и выключает – это усталость, точно усталость, ничего больше. Если чего больше, то можно упасть и умереть. Идем, идем вперед, хотя ноги все тяжелее и очень хочется спать. Шаг, шаг, шаг, еще шаг.
Чума подхватила его под руку, почти тащила на себе. Она закинула бы на себя руку мальчишки, но тогда не выйдет стрелять, если ее не хватит. А ее точно не хватит, женщина это знала. И кто-то обязательно окажется рядом, желая поживиться и оторвать от нее несколько кусков. Или сожрать целиком. Но и бросить мальчишку… она не хотела.
Какие там материнские инстинкты, прости кто-нибудь? Откуда они у нее посреди дохлого Питера, скажите на милость? Это дело принципа, и никак больше. Она Чума, она всегда держит слово… Хотя всегда может забрать его назад.
– Это кого там несет? – вежливо поинтересовались впереди. – Что за чудесные сиськи видятся мне в ночи?
Она выдохнула, поддерживая почти вырубившегося пацана.
