Сухо кивнул:
– Прощайте, матушка.
И быстрым шагом пошел к ведущей из сада лестнице.
Зубейда сказала негромко, зная, что он услышит:
– Тем, что ты родился, Мухаммад, ты обязан ему.
Он даже прибежал обратно:
– Глупости!
И топнул ногой, совсем как ребенок.
– Глупости, матушка! Это мой дед, Дуад ибн Умейя, был обязан ему жизнью, а не я! У меня перед этой сволочью нет никаких обязательств! Я ему… преподам урок, я ему покажу-уу!..
Красивое лицо искривилось в гримасе ненависти.
Оставался последний довод:
– Мухаммад, прошу тебя. Прикажи хотя бы привезти его в столицу. Хочешь держать его в темнице – воля твоя. Но пусть он будет заточен здесь, Мухаммад! Здесь, а не в Хорасане – мало ли что задумает твой брат!
Или задумаешь ты. Этого Зубейда не сказала.
Промолчала она еще об одном: согласно завещанию отца, аль-Амин, нарушив соглашение о наследстве, терял права на престол, – который тут же переходил к потерпевшему от брата ущерб аль-Мамуну. От Нишапура до Харата ближе, чем до столицы. Особенно для того, кто стремится завладеть…
Мамуна приедут за ним в Харат… да вытащат из ямы, чтобы дать под начало войско…
– Мухаммад, подумай, что может случиться, если он окажется в руках у парсов! Ты оставишь нас на растерзание мстительной, злобной твари!
Задрал нос и делает вид, что считает персики на ветке. Да что ж за наказание Всевышний послал ей, слабой женщине, как так можно, как можно не понимать очевидного…
– Н-ну хорошо, – поджав губки, изволили мы согласиться. – Но я, матушка, еще посмотрю, где его запереть. Мне вот кажется, что в зверинце его держать сподручнее, чем в Алой башне, – многовато почета для такой твари, как он…
Зубейда не возражала. Лишь прикрыла глаза и провела ладонями по лицу. Ну хоть эту мою молитву Ты исполнил, о Всемогущий…
Юмагас терпеливо позволила снять с себя туфли и влезла в высоченные деревянные башмаки-кабкабы.
В подземном ходе стояла вода – причем грязная, в туфлях утопнешь. С потолка капало, да и стены сочились влагой. Все ж таки под стеной с переходом между дворцами вырыто – пруды рядом, вот и мокро.
– Позвольте поднять вам рукава, госпожа, попачкаете, – сказала Цэцэг.
И принялась сворачивать ханьский шелк.
– Оставь, сестричка, – отмахнулась Юмагас от служанки и поцокала вперед – к приоткрытой двери в конце подземного хода.
Оттуда выбивался красноватый свет и доносились удары и вскрики.
Цэцэг и Булгун тоже переобулись и поцокали следом по камням, стараясь не оступиться.
Бежавший впереди евнух-ханец с поклоном распахнул перед ними дверь.
Пламя факелов шумно забилось, чадя и заволакивая дымком низкую комнатку. Над жаровней дрожало марево – угли раскалились и переливались под ворошащей их кочергой.
– Госпожа! В такой красивой одежде ты пришла, госпожа, а ну как заденем чего, попачкаем! – запричитал толстый Ончон, вытирая ладони о кожаный фартук.
Юмагас нахмурилась и процокала поближе к висящему на цепях человеку.
– Молчит этот кусок навоза, – виновато доложился палач. – Все кричит, что лишь госпоже Зубейде служит…
Юмагас кивнула его помощнику, качнув шелковыми цветами в прическе. И терпеливо сложила длинные рукава на животе.
Помощник Ончона размахнулся палкой и со всей силы огрел лазутчика по голой спине. Тот визгнул, зазвенели цепи, заскрипела колодка, в которую зажаты были руки и шея допрашиваемого.
– Я смотрю, ты не калека. Во всяком случае, пока, – улыбнулась Юмагас в искривленное болью лицо.
– Клянусь Всевышним! Госпожа Зубейда давала мне деньги за сплетни! Пощадите, заклинаю именем Милостивого!
Ханша улыбнулась одними губами и обернулась к Ончону:
– Он лжет.
