прабабушки тут не помогли – крепко упирались в траву.
Таз установили перед бьющей стройной ножкой кобылкой.
– Пей, милая!
Ибн Тулун походил на юношу, простирающего руки к занавеске, за которой поет любимая.
Лошадка сморгнула огромным черным глазом, раздула широкие ноздри и опустила точеную голову к воде.
– Гордость моя… Счастье…
Хумаравайх смахнул рукавом слезу умиления: кобылица пригнула гибкую шею к тазу, не расставляя и не сгибая ноги, – идеальная стать для ашшаритской породы.
Тарег снова одобрительно покивал.
Смеркалось. С заросшего тростником узенького и мелкого Джама тянуло сыростью. Урча, заливались лягушки. Вечерний ветер трепал темную листву в саду у них за спиной. Таз унесли. Слуги утаскивали упирающуюся кобылу с левады.
Старый воин кашлянул и сделал большой глоток из пиалы.
– Джарир, – Тарег перевернул свою чашку и выплеснул остатки вина в траву.
И перешел на джунгарский:
– Давай, не тяни коня за яйца, спрашивай, что хотел.
Хумаравайх не ответил. Но свое вино вылил тоже. И со вздохом сел в траву – по-степняцки, на корточки. Пожав плечами, Тарег опустился рядом, подвернув ноги на ашшаритский манер.
Сопя и дергая травку, как мальчишка, обдумывающий покражу лошади, ибн Тулун хмурился и мялся.
– Мне надоело ходить вокруг табуна, Джарир, – предостерег Тарег. – И надоело слушать, как ты мучаешься в своей голове. Она у тебя и так туго соображает, а хмель не добавляет остроты мысли, поверь мне.
– Я не знаю, как спросить, о повелитель, – шумно выдохнул, наконец, отставной полководец.
– Спроси меня, потом я спрошу тебя, и мы будем квиты, – пожал плечами Тарег.
– Да, – обрадовался Хумаравайх.
И снова замолчал.
Зазудели первые комары – в низине, в которой стояла усадьба, было сыро. На соседнем холме в темнеющем небе колыхались платаны. На крыши домишек выходили люди, встряхивали одеяла. В крохотном окошке альминара зажегся одинокий огонек.
Наконец, ибн Тулун грузно осел задом в траву.
– Я за дочку думаю, сейид.
Тарег молчал.
– Что делать мне? Вазир, подлюка, велел породниться с халифом. Думаю, чтобы джунгарские тумены, ежели что, на поддержку аль-Мамуну из степи не двинули. В заложницы хочет взять мою Юмагас – иной причины не вижу.
– Никуда вы из степи не пойдете, – лениво отмахнулся Тарег.
– Ну уж теперь-то да! – рассмеялся джунгар. – Но договор о женитьбе мы два года назад подписали – до того, как тебя разбудили, сейид. Теперь вазир загривок грызет – выполняй, мол.
– Я думаю, породниться с тобой посоветовал лекарь, – усмехнулся Тарег.
– Как это? – искренне изумился джунгар.
– Не именно с тобой, просто с какой-нибудь неашшаритской семьей, – пояснил нерегиль. – Умейяды в последнее время слишком часто женились и выходили замуж за двоюродных. Кровь стала загнивать, Джарир. Они хотят ее разбавить новой и свежей.
– Чего-то мне от этого, сейид, не легче, – пробормотал Джарир.
Тарег промолчал.
– Я знал, сейид, что вы мне ничего не скажете, – вздохнул Хумаравайх.
– Ты недоговорил, Джарир, – холодно ответил нерегиль.
Джунгар вздрогнул и тихо сказал:
– Боюсь я за дочку, сейид. Смотрел я в уголья – и нехорошее видел.
– Про нее нехорошее? – так же тихо спросил сумеречник.
– Про аль-Амина, – неохотно выдавил джунгар. – Что-то за ним охотится. Такое плохое, что хуже не бывает. Ползет за ним, как привязанное, и наливается черной, черной злобищей.
– Это аждахак, – спокойно ответил Тарег. – Кто-то натравил на него южного дракона, о Джарир.
– Вот оно как, – пробормотал джунгар и принялся гонять во рту травинку.
