спину Абу аль-Хайдже. Тот осторожно проговорил:
– Сейид, пустыня так и называется – Руб-эль-Хали, потому что в ней ничего нет. Там воистину пустое место, сейид. Дюны, барханы, песок – на сотни фарсахов. И ветер.
– Очень поэтично, – желчно скривился самийа. – Ты мне еще про племя асад почитай, Абдаллах, или подекламируй «поплачем над прежней любовью, над старым жилищем»…
Кругом захихикали, но предводитель племени таглиб невозмутимо заметил:
– Имруулькайс, написавший эти строки, сказал бы про Руб-эль-Хали то же самое, сейид.
Нерегиль отмахнулся:
– Имруулькайс не умер, он просто улетел домой!
Молодые воины за спиной Абу аль-Хайджи засверкали улыбками: имя славного поэта эпохи джахилийа уста любого бедуина произносили с заслуженной гордостью. Легенды рассказывали, что касыды Имруулькайса висят прибитые золотым копьем в раю, и ангелы читают их Всевышнему в дни больших праздников. Что ж, отчего бы великому поэту не пребывать теперь рядом с ними по милости Творца небес, хоть он и умер в язычестве…
Между тем самийа вновь скривился в злобной гримасе:
– Я неделю за неделей ищу ответ на простой вопрос, которым вы, обезьянье потомство, за эти двадцать лет не сумели ни разу задаться. Если в этой вонючей пустыне в самом деле пусто, и наши войска не могут ее пересечь, то как ее проходят карматы? А?! Как
В маджлисе повисла тишина – никто не решался даже вытереть пот. Нерегиль орал так не в первый раз, и пока никто не сумел внятно ответить на поставленные вопросы.
– Мне нужны агенты в бедуинских стойбищах, о ибн Махан, – скрипнув зубами, наконец, проговорил нерегиль сиплым от злости голосом. – Я хочу, чтобы мы знали их дорогу – каждый колодец. Не может быть, чтобы эту дорогу знали только карматы. К тому же у них должны быть проводники из местных племен. Ты понял меня, о ибн Махан?
Вазир барида медленно поднял голову:
– Сейид, мои агенты не скажут тебе ничего нового.
И кивнул на мятые бумажки, которые незадолго до этого полетели ему в лицо.
– Ты не понял, о ибн Махан, – подобрался, как кобра, самийа. – Мне нужны агенты. Агенты, Иса, а не тупые обезьяны, которые не могут ничего узнать и врут напропалую.
– В словах бедуина лишь одна девятая правды, остальное ложь и выдумки, – ответил Иса ибн Махан старой пословицей.
Шейхи таглибитов тут же принялись возмущенно орать, понося вазира.
Поскольку тот молчал, вопли стали затихать сами собой.
И вдруг из толпы бедуинов раздался молодой голос – молодой и звенящей от ярости, какую человек испытывает только в ранней юности. Такой ярости – безрассудной, задорной и бесшабашной – завидуешь, когда слышишь. В шестнадцать лет не боишься ни смерти, ни жизни:
– Почему вы молчите, о воины?! Доколе мы будем выслушивать оскорбления безродного сумеречника, не знающего ни матери своей, ни отца?! Скажите ему правду!
– Молчи, щенок!!!..
Удар выбил юношу на непокрытый коврами пол у стены зала. Наступила нехорошая тишина. В ней слышалось тяжелое дыхание парнишки – он лежал на спине и прикрывал бурым рукавом бишта разбитый рот. Над ним стоял и разжимал и сжимал кулак Абу аль-Хайджа.
– Молчи, о сын греха…
Таглибит медленно обернулся к нерегилю. Его глаза смотрели как-то странно, то ли с ненавистью, то ли с мольбой:
– Сейид, позвольте мне самому…
– Пусть он подойдет ко мне, – мягко перебил самийа.
Подарив отца злющим взглядом, юноша поднялся на ноги и гордо, не оглядываясь, пошел по ковру к сидевшему на своей подушке сумеречнику.
По залу гулял рассветный холодок, занимающийся день обещал быть жарким. Полосатый занавес за спиной нерегиля слегка парусил под набегающим из-под пальм ветром – садик открывался на крохотную песчаную террасу, с которой видны были вершины круглых башен крепости. На правой между мелких зубцов трепалось черное знамя-
Не очень чистые ноги в веревочных сандалиях – бедуинов не переделаешь – остановились в нескольких шагах от нерегиля. Тот сидел, устало подпирая кулаком щеку, и смотрел на юного наглеца снизу вверх. И молчал.
Под взглядом больших кошачьих глаз сумеречника мальчишка запереминался с ноги на ногу. Бишт его, при ближайшем рассмотрении, оказался старым, кое-где подшитым и вообще великоватым в плечах – дорогая парадная одежда из лучшей, с брюха верблюда шерсти явно перешла к нему от старшего
