– Я не знаю, сейид, – жалобно отозвался юнец – от его былого гонора не осталось и следа. – Не знаю! Но, чтобы открыть врата, им нужны были пленные! Много пленных!
– Вот как… – тихо отозвался нерегиль, медленно распрямляясь.
– Сейид, прошу вас…
– Да, Абдаллах?.. – Самийа, казалось, стремительно погружался в какие-то свои мысли, как в глубокую воду.
– Прошу вас, не давайте веры глупым словам моего сына!
Нерегиль непонимающе нахмурился.
– Абид давно толкует о Вабаре, о джиннах, о наснасах и прочей чепухе, сейид.
– Договаривай, о Абу аль-Хайджа, – нахмурился нерегиль еще сильнее.
– Его мать… – тихо сказал Абдаллах ибн Хамдан – и положил руку на поникшее плечо сына, – …его мать ехала с караваном, который попал в хамсин. Она… не вернулась. С тех пор Абид верит, что она в Вабаре. Простите мою глупость, сейид, я не должен был приводить его сюда.
Абид дернул плечом и отвернулся. Запрокидывая голову, словно хотел лучше разглядеть резной потолок.
– Пойдем, Абид, ты уже достаточно наговорил здесь…
– Постой, – тихо остановил его нерегиль. – Подойди ко мне ближе, о Абид. Ближе. Еще ближе. Сядь напротив меня. Я сказал, сядь. Вот так. Теперь смотри мне в глаза. Я сказал, смотри – мне – в глаза. Вот так. Теперь слушай внимательно мой вопрос. Ты готов?
– Да, сейид, – карие глаза растопырились от возбуждения и какой-то трогательной, отчаянной надежды.
– Когда ты шел с карматами, ты ничего не слышал о золотой женщине в рогатой короне, которая едет верхом на льве, а в руке держит длинное копье?..
Абид замер, как суслик под взглядом змеи. Даже глаза остекленели.
– Ну-у? – угрожающе прищурился нерегиль.
В страшной тишине Абу аль-Хайджа тихо кашлянул и заметил:
– Слишком общее описание, сейид, любая может подойти.
– Раз так, – мрачно проговорил самийа, поднимаясь, – мы идем в сад. Мы – это я и шейхи племен.
Собрание выдохнуло и тихо ахнуло.
В саду самийа принялся рычать, как тигр:
– Какого шайтана вы молчали?!
– А кто бы нам поверил, сейид? – тихо отозвался пожилой шейх в длиннейшей, чуть ли не до пола куфии.
Все сидели под пальмами прямо на песке. Военачальники все еще гомонили в зале.
Поправив икаль, бедуин продолжил:
– Вы видели, как они на нас смотрят? Мы для них – никто. Так, плевок под ногами. И все, что мы говорим, для них – чушь и чепуха. Невежественные измышления. Словно мы не такие же правоверные, как они…
Тонкие породистые губы скривились. Остальные – такие же поджарые, сухопарые, смуглые люди с обветренными лицами – закивали. Да, горожане презирают нас, кочевников. «Болтаешь, как бедуин» – вот их поговорки.
Нерегиль уставился на аль-Хайджу:
– Давай рассказывай по порядку, Абдаллах.
– О Вабаре я не знаю ничего достоверного, сейид… Про Руб-эль-Хали говорят многое, но я не буду описывать то, чего не видел я сам – или люди, которым я доверяю.
– А
– Нет, сейид… – Бедуин даже отшатнулся.
– А того, кто видел?
– С тем, кто видел, я говорил, это правда, сейид, – пробормотав это, герой карматской кампании заоглядывался, но остальные отводили глаза – мол, твой сын сболтнул, тебе и расхлебывать.
– Рассказывай!
– О… богине?
Бедуин именовал ее крайне осторожно – «та самая богиня»,
– Как вы ее называете?
– Так и называем, сейид. Кто-то – Иллат. Кто-то – Аллат. А кто-то, как мы, – аль-Лат.
– «Та самая богиня»…
– Та самая, сейид. Мои предки почитали ее как дочь Всевышнего. Великая, великая богиня, сейид. Очень могущественная…
