а бану суаль – из кахтанидов, между ними давняя вражда, еще с начала времен, и началась война. Тяжелая война, сейид, кровопролитная…
Самийа лишь молча кивнул.
– А наше племя, гафир, – подал голос седобородый тощий человек в полосатой длинной рубахе и – ото всех наособицу – огромном белом тюрбане, – потеряло несколько семей в прошлогоднем хамсине. Они пытались спастись в одном из оазисов близ Мариба, но их занесло песком вместе с источником и пальмами. А там был глубокий, полноводный подземный канал, непонятно, что с ним произошло, почему он пересох…
Тарик задумчиво потер ладонью нос:
– Выходит, она переродилась…
– Переродилась?..
– Да это я о своем…
Нерегиль медленно встал, подошел к стволу ближайшей пальмы и уткнулся в него лбом. Шейхи переглянулись:
– Сейид?.. – окликнул самийа шейх гафири в большом тюрбане.
Нерегиль чуть развернул усталое лицо:
– Ну?
– А из Медины эти безумцы прогнали Манат!
Шейхи бедуинов оживленно закивали, поднимая вверх коричневые узловатые пальцы.
– Кого?!
– Манат, Владычицу судьбы, сестру аль-Лат…
– Так у нее еще и сестры есть?!..
– Да, сейид, владычица Манат в Медине и владычица Узза в Ятрибе, – закивал шейх гафири.
А Абу аль-Хайджа пояснил:
– У Госпожи Уззы в Нахле была большая кааба, они ее тоже разорили. Могучие, могучие богини, благословенный Али приносил им в жертву только белых овец и очень хорошо о них говорил – мол, почитайте закон и предков, Манат их охранительница, почитайте жен своих и их луну, их стража – рогатая Узза! А они и эти хадисы отменили… Наши старики говорят, что богини гневаются, оттого и нестроения, и нашествие песков! Что будешь делать, сейид?..
Крупный желтый песок даже не морщился под сильными порывами ветра. Зато бьющий по вершине цитадели воздух срывал сухие пальмовые листья и хлестал ими по обросшим мохнатым стволам, по толстым листьям агав, швырял в посвистывающую пустоту под стеной – и в спину маленькой фигурки, сжавшейся у подножия растрепанной ветром высокой пальмы.
Тарег сидел прямо на песке, уткнувшись головой в сложенные на коленях руки. Лежавшие на земле края фараджийи постепенно заносило пылью и мелким сором. Тигр Митамы то и дело вскидывал лапы, недовольно отбрасывая то прутик, то скукоженный пальмовый лист.
Вдоль ступеней лестницы неуверенно, то и дело поднимая лопатки и оглядываясь, ступал длинный черный кот. Поставив лапу на яркие сине-голубые изразцы, он замер. А потом раздумал вспрыгивать на ступеньку и обернулся. Белое пятно носа на морде зашевелилось – котяра принюхивался. И вдруг, быстро заперебирав ногами, побежал через редкий строй пальмовых стволов – прямо к сидящей фигурке.
– Мир всем! – садясь и закручивая хвост вокруг задних лап, мурлыкнул Имруулькайс.
– Пошел к шайтану, подлый предатель, – устало отозвался Тарег, не поднимая головы от сложенных рук.
Джинн вздохнул и залег на спину, в блаженстве задрав одну переднюю лапу, – песок чудесно согревал ему спину.
Приоткрыв один зеленый глаз – по разрезу точь-в-точь как у Тарега, – Имруулькайс все-таки заметил:
– Ну будет тебе дуться, Полдореа.
Нерегиль мрачно молчал, не меняя позы.
– Болтун и пропойца, – осуждающе пробормотал Митама и подставил морду солнцу.
Кот, потянувшись, раскинул лапы – тоже грелся.
– Ну а что я-ааа?.. – Кот зевнул и медленно, истомно опустил лапу на песок. – Я – джинн. Что с меня взять… Хочешь, новые стихи прочту, а, Полдореа?
И, не дожидаясь приглашения, начал декламировать, отмахивая ритм:
– Жулик! – презрительно отфыркнулся тигр. – Я это уже четыреста лет назад слышал. А то и пятьсот.
– Какие пятьсот! – обиделся Имруулькайс и перевернулся на живот. – Я кочевал с племенем гатафан четыреста семьдесят с небольшим лет назад! А ты
