Здоровяк улыбнулся:
– Не надо кидать, друже атамане. Не ровен час, пришибешь. Да вон он уже и оглянулся. Эй, парень! Давай-ка сюда-а-а!
Нойко махнул рукой своему спутнику, побежал к ватажникам, бережно придерживая рукою ножны.
Прибежав, поклонился, сняв шлем:
– Здрав будь, вождь великий. Почто звал?
– Ишь, как наловчился по-русски-то шпарить! – уважительно прищурился атаман. – Это кто с тобой?
– Это? Бродяг лесных вожак, зовут Керган-та. Род его враги разорили, так он под твою руку просится.
– Просится – примем. Может быть. Скажи-ка, вьюнош, шлем-то у тебя такой красивый откуда?
– Так он и подарил.
Керган-та бросился на колени и что-то завопил.
– Я ж и говорю, – подбоченился Дрянная Рука. – Просится! Господин мой, великий чародей Енко Малныче, всех этих бродяг проверил, мысли почитал, да не нашел зла. Вернее, нашел, но не к нам… А шлем этот, Керган-та рассказывал, он в бою взял с одного кривоногого старикашки.
– С кривоногого? – ахнули казаки. – Старикашки? А ну-ка, поднимайся, садись, парень. Нойко – перетолмачивай.
– Значит, Ямтанг, говоришь? – внимательно выслушав лесного бродягу, тихо повторил атаман.
– Ямтанг, да, большая река, в море впадает. Много больших городов там, да, и нуеры и двуноги… а теперь и белые. Они и помогли нуерам двуногов победить, одни б нуеры бы нипочем не справились.
– Нуеры, двуноги, – покачал головой Михей. – Ты понимаешь что-нибудь, атамане, что этот чертов бродяга нам говорит?
– Не все понимаю. – Иван потрогал шрам. – Но где казаки наши, теперь знаю точно – на реке Ямтанг.
– Знать бы еще, где та река.
– Найдем. Проводники у нас ныне имеются… Нойко!
– Да, господа мои? – изогнулся в почтительном полупоклоне мальчишка. – Черта этого лесного к старосте отведи, пусть она и решает, где им там жить. Скажи, мы не против. Ну, чего встал-то? Ах, шлем… Шлем пусть у нас пока. Потом заберешь, попозже.
Атаман взял в руки шишак и скосил глаза на приятеля:
– Что скажешь, Михейко?
– Из Чинги-Туры шлем сей, – приглядевшись, уверенно молвил Ослоп. – Из молодых кто-то его прибрал – басен: чеканка вон, серебришко – а железо плохое, тонкое.
– Да-а, – Иван грустно нахмурился. – Знать бы, что стало с тем казаком… Эх, ветер бы, ветер!
– Так, может, на веслах?
– С ветром-то да на судне добром втрое, впятеро больше пройдем, чем на веслах.
– То так, атамане.
– Сегодня же молебен устроим. Эх, жаль, ни отца Амвросия с нами нет, ни Афони!
Маюни вернулся с охоты не особо веселым – выставленные колдуном Енко Малныче обереги отогнали дичь, и хвалиться-то особенно было нечем, разве что белками – мех у сир-тя ценился выше золота. Но то ведь у сир-тя, а не у лесного народа.
Тем не менее Ус-нэ встретила мужа радостно, усадила к разложенному у наскоро поставленного чума костру, разула:
– Сейчас, милый мой, вечерять будем.
– Нет, ясноглазая моя, – доставая из заплечной сумы добычу, мягко улыбнулся остяк. – Позже будем ужинать, да. Сейчас атаман всех, кто слово тайное для богов знает, к себе созывает, да и вообще – всех.
– Зачем? – Девушка удивилась, про зов атамана ей еще никто не сказал, может быть, потому, что временный чум супруги разбили поодаль ото всех, наособицу… как давно уже привыкли.
– Как зачем, люба моя? – Маюни ласково погладил бубен. – Ветер нужен! Сильно-сильно, да…
– Ветер? – спрятав улыбку, Ус-нэ посмотрела на мужа. – Всего-то?
Отойдя в сторону, девушка прикрыла глаза, что-то кому-то шепнула… Качнулись на деревьях ветки. Побежали по небу облака. Плеснули о камни гонимые вдруг налетевшим ветерком волны.
Фогерти и Заполошный Лес, как и все прочие оставшиеся в живых члены команды «Святой Анны», пошли на сотрудничество с русскими без всяких угрызений совести. Да и не с чего было испытывать подобные чувства – капитан и хозяин судна, бедолага Джон Спенсер Бишоп, погиб ужасной смертью, так что юридически моряки были на данный момент свободны от всех обязательств. А что влиятельный русский барон, сэр Иван Джегорофф, взял корабль в качестве трофея – так это во всех морях случалось довольно часто, и тогда новые хозяева обычно предлагали экипажу перейти на их службу, как поступил и барон. Отказываться было бы самоубийственно глупо – это хорошо понимали все, даже юный Смит, с которым тоже был заключен договор, что вызвало у мальчишки приступ бурной радости – покойный Бишоп использовал юнгу вовсе не за долю, а за кормежку, крышу над головой и кое-какую
