– А что ж?! – Егоров искренне улыбнулся воину. – Почему б и не взять? Люди нам нужны. Хорошее дело! Что взамен попросит? Долю в добыче?
– Нет, атаман, – дернул шеей толмач. – Не долю – землю.
– Землю?! – ватажники вновь переглянулись, на этот раз удивленно. – Какую еще землю?
Маюни перевел вопрос, и ту вперед вдруг выступила черноглазая дева.
– Ватане ее зовут, – пояснил остяк. – Она среди бывших пленных – за старшую.
– А как же воин?
– Воин, Мюсена, вроде как у них заместо вождя будет, а Ватане эта – старостой. Девчонка ушлая, сами видите. Земля эта – вся, что у берега, носит у них название Драконьих болот – никакому племени не принадлежит, и ты, атаман, нынче тут властен. Позволишь селение устроить – устроят и дань тебе честно платить будут, какую скажешь. И воинов на войну посылать – опять же, на какого врага укажешь.
– Мать честная! – изумился Иван. – Так это что же, выходит, я для них – владетельный князь, воевода – а они ко мне в дворяне или в дети боярские просятся?
Бугаинушка Михейко хмыкнул в кулак:
– Так и выходит, друже атаман. Да плохого-то в том ничего нету! Тем более государь-то теперь новый у нас. Как-то у Строгановых с ним сложится?
– Да уж, – согласился Егоров. – Думаю, Строгановым пока особенно-то не до нас.
Михей прищурился:
– Я так мыслю, такие времена нынче настали, что можно и вовсе без Строгановых обойтися!
– А не рано? – задумчиво потер шрам атаман. – Ясак напрямик государю слать предлагаешь? Нет, тут крепко подумать надо, не торопясь… А людишек этих – под свою руку взять, коль уж просятся. Маюни! Так им и скажи – мол, согласен, пусть селятся. Подробности обговорим после. Да! Думаю, вам постепенно креститься придется!
– Чего сделать?
– Еще одному богу – Христу Иисусу – храм поставить и моленья творить, – пояснил остяк.
– А, – Ватане улыбнулась. – Это мы с радостью. Богов много не бывает, авось и этот ваш Христ Иисус пригодится.
Хорошо так поговорили, по-доброму, многие вопросы решили и расстались вполне друг другом довольные… правда, вот только никто и внимания не обратил – почему эта местность издревле именовалась у колдовского народа Драконьими болотами? Почему земельку сию никто своей не считал, не селился?
Обрадованные сир-тя, коих казаки с атаманской подачи нынче держали уже не за пленников и не, господи, упаси, за врагов, а за верных вассалов, жизнь свою устроили на удивление быстро: уже к вечеру на опушке леса появились первые хижины и хиленький частокол, который помогали строить свободные от несения службы ватажники, и даже молодой ученик колдуна Ясавэй, молчаливый северный воин, не сводивший глаз со статной красавицы Ватане. Она тут во всем распоряжалась, и соплеменники – два десятка дев да столько же молодых парней, подростков – подчинялись ей беспрекословно. Даже Мюсена-вождь, большую часть времени проводивший со своею несчастной возлюбленной.
– А что она все лежит? – допытывалась Устинья, помогавшая девам сир-тя плести из травы циновки. – Не радуется ничему, не ест, не пьет, песен не поет со всеми? Эй, Нойко, шаманенок, перетолмачь!
Ошивавшийся тут же Дрянная Рука – при сабле и закинутым за спину самострелом – присел рядом на корточки. В отличие от своего молчаливого напарника Ясавэя колдуненок ничем особо не помогал поселенцам, даже, скорее, мешал, отвлекая от работы разными россказнями – да не работать и явился, не столбы вкапывать, не лапник рвать, а помогать великому Енко Малныче обереги защитные ставить! Разве можно селению без оберегов? Вдруг да кто с недобрыми намерениями объявится?
– Деву эту – Хлейко ее зовут, что значит – Чистенькая – понять, дивная Ус-нэ, нетрудно, – щурясь от солнца, охотно пояснил Нойко. – Бледнокожие враги отдали ее на поругание менкву… прямо у всех на глазах и отдали, вот она и мается. Дура! Позора в том нет – не сама же!
– Правда… нет позора? – выпустив из рук плетенье, Устинья все же пересилила себя, спросила.
– Да говорю же – нет, – лениво отмахнулся мальчишка. – Эко дело, менкву страхолюдному отдали – подумаешь! Главное – не сожрал.
– А что же она тогда так?
– Так я же и говорю – дура.
Подход Дрянной Руки к подобного рода переживаниям показался Устинье несколько простоватым и даже грубым… но, с другой стороны, – и весьма обнадеживающим. Ведь ясно было, что Нойко, скажем, ее саму вовсе не считал опозоренной, выказывая всяческое почтение. А ведь колдуненок был тот еще, себе на уме, насмешник!
– Не, не дура, – откладывая плетенку в сторону, юная супруга шамана решительно поднялась на ноги. – Просто переживает очень. И своими переживаниями сама себя ест!
Оглядевшись вокруг, девушка быстро зашагала к небольшому, росшему неподалеку дубку, под сенью которого лежала в траве опозоренная Хлейко. Рядом с ней, в изголовье, с самым несчастным видом пристроился Мюсена.
