– Да не сыном, любопытная. Братом младшим.
– Значит, не было тогда на нем проклятья? А заполучил он его вместе с престолом?
– Ну, да… выходит. Не было тогда, а потом получил.
– Потому тогда он мог ездить по чужим землям и войско водил, куда надобно, а когда престол получил, стал только в городе стольном сидеть? Проклятье так велит?
– Тьфу ты! – махнул рукой боярин. – Не соскучится с тобой, боярышня светлая, ни сам Вереней, ни сын его… который там тебе достанется. Надо же, и такую въеду мы могли не заметить, в Верилоге оставить! Вовек бы себе не простил!
Велька только улыбнулась:
– Спасибо тебе, Мирята Веденич! Меня так любопытство разобрало, а ты все объяснил, не дал пропасть.
Боярин крякнул, тронул лошадь и ускакал куда-то в голову обоза.
– Не соскучится, это верно, – расхохоталась Любица, которая, конечно, все внимательно слушала и неплохо поняла, – получается, у князя и наследника проклятья разные? Раз наследник тут, с нами?
– Может, и так, – не стала спорить Велька.
А вскоре, на полуденной стоянке, когда сидели и обедали, Любица толкнула Вельку локтем и взглядом показала на Чаяну, которая на этот раз устроилась напротив. Точнее, на руку Чаяны, где не видно было девичьего обручья. Велька тут же метнула взглядом по сидящим, ища Иринея, нашла – тот был среди братьев, и хорошо знакомая узорчатая полоска серебра украшала теперь его запястье.
– Поздравить надобно княжича Иринея, – громко сказала старшая боярыня, которая тоже все приметила, – знатный подарок он от боярышни Белицы получил!
И Чаяна потупилась, жарко покраснев, а Ириней радостно заулыбался и руку поднял, показывая всем невестино обручье, объявил:
– Да! Согласилась боярышня Белица моей женой, княжной кариярской стать!
За столом, конечно, шум сразу поднялся, поздравлять стали обрученных, тут же откуда-то взялись серебряные чаши, которые сбереженья ради в дороге не доставали, и меда притащили бочонок, разлили. Велька, приняв от Любицы чашу, тоже хлебнула горьковатого пенистого меда.
Это ведь все хорошо. Надо радоваться. А что-то нерадостно ей было.
– Ириней тебя полюбил, – потом, наедине, шепнула ей Любица, – тебе он и достаться бы должен! Пойми, глупая моя боярышня, этому ведь цены нет, когда любят тебя! Да, помню я про твои руны, только тем и утешаюсь. Но все равно понять не могу, что случилось? Ты сама-то веришь, что обошлось без ворожбы?
– Верю ли? – покачала головой Велька. – Я могу видеть ворожбу или не видеть. Тут не вижу ничего. Что я могу различать – такого не творили. Да и кто бы стал?..
– А чего не можешь?
– Про то и подавно мне сказать нечего. Вот стану старой и мудрой, с клюкой буду ходить, тогда и спрашивай.
Она Венко полюбила, вот так, нежданно и негаданно, а он ее. Хотя почему нежданно, Купала – такая ночь, которая навеки соединяет, любовь разжигает. Вот им с Венко и досталось того огня, горит теперь и не гаснет. И безразлично поэтому Вельке, любил ли ее когда Ириней. Его сестра полюбила, вот пусть и будет с ним счастлива.
В один из дней следующих Велька услышала, как боярин Мирята спросил:
– Да ты здоров ли, княжич?
Она быстро повернулась, посмотрела – вопрос был задан Иринею.
– Здоров, чего мне сделается, – недовольно буркнул в ответ Ириней.
Потом она еще при случае присмотрелась: бледен был что-то Ириней, под глазами тени легли. Стоял он рядом с сестрой, а с ней самой, как обычно, Любица была, так что подходить и заговаривать с княжичем Велька не могла. Зато первого же кариярского кметя, что попался, попросила прислать к ней их знахаря, Хрятя. Тот сразу явился, вот его Велька и стала расспрашивать, что с княжичем и не спрашивал ли он какое лекарство. А знахарь сознался сразу, преданными глазами глядя на Вельку:
– Жаловался княжич, поутру проснуться не может, голова вот вечор кружилась. Настойку просил укрепляющую, я дал, говорит – помогла! – и приосанился, дескать, и мы не лыком шиты, и мы неплохо лечим…
– И часто он у тебя настойку ту просит? – нахмурилась Велька. – То есть часто ли он так хворает?
– Я такого не помню, боярышня, – развел руками Хрять, – да только ведь с каждым когда-нибудь приключается хворь! А ему полегчало уже, ну и слава Матушке Макоши.
– Да, слава ей, – согласилась Велька, – только вот что, если еще попросит у тебя чего Ириней, хуже станет ему – сразу мне говори.
Тот пообещал.
– Ты чего беспокоишься, о чем думаешь? – принялась спрашивать Любица, которая, конечно, и теперь рядом была.
