– Ночью хоть кто зайти мог.
– Как же. Зверь твой черный так и спит у нашего шатра каждую ночь, ему там кошму кладут. Подойдет кто – он смотрит и рычит. Не замечала?..
Велька о своем думала.
– Быстро слишком для приворота, – добавила она. – Приворот сушил бы его медленно, может, только через год-другой и стало бы заметно. А специально на смерть делать… разве кто-то смерти его хочет? Нет ведь…
Ириней не выздоравливал, хоть и умело скрывал это, терпел, держался. А тут так и сознание потерял, упал головой на шею коня, хорошо что рядом ехавшие заметили сразу, подхватили, отнесли подале от копыт и колес. И обоз, конечно, остановился. Хрять сразу принялся за дело, он же и за Велькой послал.
Когда Велька подошла, Ириней уже пришел в себя, улыбался виновато, дескать, сам не знаю, как оно могло так выйти. Он лежал на кошме, бледный до синевы, исхудавший, а Чаяна сидела рядом и за руку его держала, гладила. Знахарь укрепляющее снадобье смешал, но на Вельку выжидательно поглядывал. Та снадобье одобрила, добавила только в него каплю живой воды из своего флакона да сказала:
– Тебе бы, княжич, теперь в повозке поехать. Отдохнуть тебе надо, поспать, и все наладится.
– Я да в повозке? Никак шутишь, Огнявушка? – усмехнулся Ириней и впервые за столько дней взглянул на княженку прямо, а не вскользь. – Нельзя мне в повозке, кони засмеют.
– Кони над хворыми и ранеными не смеются.
– Какой же я хворый и раненый!
И впрямь скоро на его щеках румянец какой-никакой появился, и он встал, шутить начал и улыбаться, снова сел на своего коня, и обоз двинулся. Чаяна рядом поехала и не сводила с него влюбленных, радостных глаз.
– Смотреть на них и то уже счастье, – сказал потом Воевне боярин Мирята, – да только княжич что-то меня тревожит. Он ведь у меня с трех лет перед глазами, как на коня посадили. Любимчик отцовский! Здоровым рос, никогда, почитай, и не болел, даже детские хвори простудные стороной его обходили! А теперь-то чего стряслось? – и поглядывал он при том на Вельку, которой ответить было нечего.
Еще через день наутро Ириней не смог встать. Опять все всполошились. И теперь уже Велька без сомнений заявила старшей боярыне, что надо срочно искать умелую волхву, лучше из святилища, да из старших, которые главные обряды творят, иначе жизнь княжича угаснет, как лучинка, и очень скоро. Воевну убеждать не пришлось, сразу все поняла да кинулась говорить с обоими воеводами. Мирята, уразумев, аж с лица спал, Горыныч почесал затылок:
– Да где же нам теперь добыть волхву из святилища? Не помню я тут больших святилищ близко.
– Весь вчера проехали, – подсказал кто-то, – какой-никакой ведун у них быть должен. Может, там и подскажут чего, они-то лучше знают здешние места!
На том и порешили, и тут же Горибор с десятком кметей умчался к той, позади оставленной веси.
Весь день обоз стоял у дороги, дожидался посланников. Весь день люди изнывали от беспокойства и неизвестности. А о том, что сватовство не ко времени затеяно, а то и вовсе к несчастью, говорили уже не таясь. Не хотел ведь отдавать дочерей вериложский князь, так зачем в таком деле принуждать? Конечно, не раз бывало и будет, когда свадьбами мир скрепляли, союзников получали, с врагами замирялись, и далеко не всегда такие свадьбы были желанны всем новоиспеченным родственникам, но тут выходило уж совсем как-то не по-людски. И волхвы ведь у богов спрашивали, и жертв вон сколько принесли, и никакого зла грядущего не увидели. Оплошали, выходит, волхвы? Или это боги сначала благоволили, а потом вдруг прогневались? Что ж, и так бывает, когда Божья воля людям вовсе непонятна.
А делать-то что?..
Дале ехать? Назад ворочаться?
Да и какая веселая свадьба, какая радость, если одному из женихов, уже и с невестой обрученному, посредине пути краду складывать придется?
А ведь обручились молодые по любви, вон счастливые какие были! Недолго, правда…
Чаяна от жениха не отходила, так и сидела с ним рядом, за руку держала, бледная, дрожащая, у нее уже и плакать сил не было. Велька места себе не находила: то молилась, то пыталась призвать все доступное ей знахарское искусство и помочь больному. Живая вода Быстрицы не помогала совсем. А волхвовская сила к Вельке опять пришла, и, казалось, было ее очень много, и Велька старалась, припомнив всю бабкину науку. От такого, может, и безнадежный бы встал – но не Ириней. Иринею иногда становилось лучше, дыхание углублялось, румянец какой-никакой возвращался, даже глаза княжич открывал и что-то говорил и улыбался Чаяне. Но всякий раз вскоре ему становилось хуже, чем было…
Только в вечеру посланники вернулись. Посреди верховых кметей ехала двухколесная повозка, а в ней на старой кошме сидела высокая худая, совсем седая старуха с непокрытой головой. Ведунья.
– Чара, из Годуни-веси, – пояснил Горибор, – говорят, на сто верст вокруг искусней не найдем.
Только вблизи Велька разглядела, что ведунья Чара не такая уж старуха – может, только немного она старше княгини Дарицы. Волосы, перехваченные пестрой плетеной тесьмой, белы как снег – это да. Рубахи на ней простые, льняные, не вышитые, зато на ожерелье оберегов и амулетов всяких множество,
