– Кто их разберет. Но, вишь, отпустили. И убивать не стали, – заметил боярин, – наверное, чтобы искупительную жертву за нее не приносить, виру не платить. Честные люди ее сами платят, чтобы, значит, перед богами ответ не держать. А эти платить не хотели, вот и отпустили. Честные люди, – он усмехнулся.
– Виру? – возмущенно охнула боярыня. – Да кому же ее платят? Ох, попадись мне эти честные люди! Тати, как их земля носит!
– По-нашему, конечно, тати. А перед своими богами…
– Молчи уж, Веденич! И слышать не хочу про это непотребство! – неучтиво прервала Воевна.
Тот, впрочем, не обиделся, пожал плечами, усмехнулся.
– Что ж, матушка. Мир велик, и люди в нем разные.
– Жертва богине! – продолжала бушевать боярыня, удаляясь, – вот какая им нужна была жертва! Охальники! Да их бы самих в жертву, да не целиком, а теми только частями, которым без девок невтерпеж! – степенная и всегда разумная на язык боярыня была на себя не похожа.
А возмутило ее то, что тати были вовсе не тати, а люди якобы честные и достойные, не исключено, что весьма уважаемые. В Верилоге таких, может быть, в хороших домах с почетом принимают, а им по делам их поруб и кнут полагаются! Это все так, но…
Быть принесенной богине в жертву – это звучит куда страшнее.
– Скажи, Веденич, а как богине этой жертву приносят? – спросил Велька.
Тот воззрился на нее удивленно.
– Ну, как-как… Да ты не огневуха разве, таких вещей не знаешь?
– Я мало что знаю. Так как?..
– На краде, как еще, – махнул он рукой.
– Заживо?
– Ну…
Как ни крути, а все равно выходит, что Вируте повезло.
– Брось, Огнявушка, – Горибор придвинулся к Вельке, оттесняя ее от боярина, – пустое это. Мы-то на что? Не думай и забудь. Все, конец невзгодам, дальше поедем!
Волкобой тут же лизнул Вельку в щеку, и еще раз, и еще. Велька его обняла, спрятав лицо в мохнатую шерсть.
– Поймать бы… этих, да вразумить! Поняли чтобы, что с кариярским князем вражды ищут, небось хвосты бы сразу поджали и за девку заплатили бы, и за обиду! – голос Яробрана звенел от негодования.
– Эка… сказал, княжич! Когда нам за ними бегать! – даже рассердился воевода Горыныч. – Сам потом, если будет на то батюшки твоего воля, бери дружину и лови тут по лесам лесованцев! Да их уже небось и след простыл! И земля-то это не ваша, если я чего не перепутал!
– Впереди нас купцы едут, там лесованцев много, – сказал кто-то.
– Да те разве посмели бы на княжеский обоз? С двумя князьями сразу ссориться? – ответили ему тут же.
На этом все это дело и кончилось. Быстро собрались и поехали дальше.
Глава 16
Нежданные свидания
Вирута так толком в себя и не пришла, ни к вечеру, ни на другое утро. Поначалу лежала молча в повозке, потом сидела, обхватив руками колени, иногда ела и пила, что давали, временами вздрагивала и тревожно оглядывалась по сторонам. Пробовали с ней заговаривать, расспрашивать – отворачивалась, забывалась сном – принималась скулить, как маленький зверек. О ней заботились, жалели. Так и прошло несколько дней.
Вельке не просто девку жаль было, ей еще страшно было, тревожно. Как будто что-то Вирута видела, что-то знала такое, что и Вельку напрямую касалось, потому и хотелось взглянуть хоть краем глаза, узнать, что той вовне видится, отчего дрожит, чего пугается.
Ночью, едва княженка глаза закрыла, приснился ей Касмет. Будто опять принес он меч, за который ее хотел выменять, и отец принял дар, не отказал. А бабка Аленья стояла возле печки и укоризненно головой качала. Не сердилась, нет, словно укоряла просто и ее, и отца. А потом повернулась и пошла из терема прочь. Вот она с крыльца спустилась, Велька за ней. Оглядывается кругом – а ведь они не в Сини, а в Верилоге, и терем, получается, отцовский, не княгинин и не их с Чаяной девичий. Вот бабка прошла через широкий двор, до той самой калитки маленькой, вот она руку на кольцо кованое положила, оглянулась, улыбнулась Вельке. А та глядит, дивится: бабка уже не старуха, какой Велька ее знала, а молодая совсем, лицо гладкое, девичье, ни единой морщинки нет, губы пухлые, румяные, глаза зеленые, как дубовый лист в середине лета. И верхица на ней вдруг стала алой, шелковой, и повой камнями цветными засверкал, и длинные резные рясны[40] на грудь опускаются, и ожерелья в три ряда – никто и никогда, кажется, Аленью такой нарядной не видал.
– Я тебя, внучка, защитить хотела, уберечь. Как мать твою уберегла. Да только с ней было легче, а ты другая. Ты как я. Уж прости меня, зла не держи, плохим не поминай. Ошибалась я. А будет у тебя своя дочка, помни: дикую кобылицу не стреноженной надо держать, а объездить как следует, да холить и лелеять, чтобы послушной была, ласковой. Таких, как мы с тобой, не стреножишь. Поняла?
