неустойчивости психики она легче поверит в мою ложь.
Ее надменный вид тут же растаял. Мать улыбнулась, и я почувствовала себя дважды проклятой, но, наступив на горло и чувству вины, и гордости, опустилась перед матерью на колени. На глаза навернулись слезы – самые настоящие. Мать склонила голову набок и нахмурилась:
– Что с тобой, дитя мое?
– Мама, я не могу выйти замуж. – Лицо матери тут же окаменело, и я заговорила быстрее. – Не могу. Я уже замужем – за Портисом.
Мать моргнула.
– Ох, Хейлими, только не это…
– Но я же не знала, кто он! – Я снизила тон и поморщилась. – Мы полюбили друг друга. Просто…
– Ты скорбела. Посетила храм. Молилась за сестер. – В черных глазах матери вспыхнул опасный огонь, чашка, опущенная на блюдце, угрожающе звякнула. – Осквернив себя браком с простолюдином?!
Я изо всех старалась пробудить в матери сочувствие:
– Я понимаю. Но и ты, наверное, понимаешь, что об этом незачем знать всем и каждому. Я просто играла свою роль. Мне не хотелось ставить семью в неловкое положение. – Я взяла ее за руки. – Мама, вот почему я не могу выйти замуж. Вот почему с наследницей стоит подождать. Ты же знаешь…
– Да! Знаю! – Вырвав руки из моих пальцев, она воздела их в воздух. Кольцо на дрожащем пальце замерцало в солнечном луче. – Глупая девчонка, – пробормотала она. – Возжигание священного огня позволено даже во время траура по сестрам, но если бы кто-нибудь узнал, что ты скорбишь и по мужу… По этому простолюдину! – Она возвела глаза к потолку. – Шива-вседержитель, не допусти такого позора на наши головы!
Да, на миг мать прониклась сочувствием, но этот миг прошел, и никогда в жизни мне так сильно не хотелось кому-нибудь врезать. С утра мать пребывала в относительно ясном уме, но была так поглощена ролью императрицы, что думала только о том, как все это отразится на ее власти. Выяснять, отчего она думает, будто люди – в наши-то дни – станут меня осуждать, я даже не собиралась.
Вместо этого я напомнила себе, что все в порядке, что именно на это я и надеялась и что меня от этого не убудет. Неважно, что мы с Портисом никогда не были женаты – все, кто мог знать это, уже мертвы.
– Хорошо. – Мать уже с головой ушла в дебри политики. Мои чувства ее больше не интересовали. – Даю тебе эти четыре месяца, но – никому ни слова. Понятно?
– Да, мама. – Я поднесла ко лбу сложенные ладони. – Позволено ли мне участвовать в делах двора? – формально спросила я.
Мать раздраженно отмахнулась:
– Да, а теперь иди, дай мне спокойно позавтракать.
Я молча поднялась, сделала глубокий реверанс и вышла, кивнув на ходу Биалу. Я получила то, чего добивалась. Траур по традиции длился четыре месяца, и за это время я надеялась понять, что же делать в этой ситуации с наследницей. К тому же мать дала мне разрешение участвовать в делах двора, которое я истолковала как позволение встревать во все, во что сочту нужным.
Но я не задумываясь отдала бы всю эту хрень за одну-единственную улыбку Портиса…
На полпути обратно сомнения относительно болезни матери снова навалились на меня – сильнее, чем Джохар бьет боковой. Выругавшись, я схватилась за Зина, но поздно – колени подогнулись, и я качнулась к стене.
– Ваше высочество?
– Я в порядке, – выдохнула я, хотя это была ложь – в порядок мне уже не прийти никогда.
– Кас, найди доктора Сатир.
Не слушая моих возражений, Зин подхватил меня на руки и быстро поволок в мои покои.
– Зин, отпусти.
Рванувшись и выскользнув из рук Зина, я упала на пол и едва не сломала нос. Он восстановил равновесие, поставил меня на ноги, и я, прихрамывая, ушла в спальню, захлопнув дверь перед его носом.
Перед глазами вновь возникла сцена, которую я недавно наблюдала: кольцо матери блестит на солнце, солнечный блик дрожит во вполне определенном ритме. И звук, когда она ставила чашку на блюдце – раз, два, три…
