Илая передернуло. Книги были запрещены, все, кроме букварей и часословов, по которым обучались толмачи-грамотеи. Да еще долговых свитков, в которые те записывали суммы податей. В грамотеи отбирали творцы почему-то самых нерадивых, косноязычных и туповатых недорослей. Прочие Книги были уничтожены сразу же после нашествия, так же, как королевская библиотека, в которой они хранились. Редкие уцелевшие экземпляры неизбежно сжигались на кострах, иногда вместе с утаивавшим их владельцем.
– Зачем, отец? – выдохнул Илай. – Что я буду с ней делать?
Старый Алфей выгнулся на ложе дугой. Тонкие струйки крови родились в уголках губ и зазмеились по щекам. Глаза закатились. Судорожно хватая воздух распяленным ртом, кузнец силился вытолкать, выдавить из себя слова.
– Тайны, – с трудом разобрал Илай. – В Книге тайны чинителей. Никому…
Старик захрипел и смолк. В последний раз содрогнулся, вытянулся на ложе. Илай попятился. Спиной отворил входную дверь. Обернулся к брату и сестрам. Трой стоял молча, насупившись. Рослая, черноволосая и гордая красавица Марица обнимала светленькую робкую Ладицу за плечи. Илай потупил взгляд.
– Нашего отца, – проговорил он медленно и скорбно, – нет с нами больше.
В кузничный подвал Илай спустился на третью ночь после похорон. Не без труда отворив скрипучую дубовую дверь, ступил в стылую, волглую темноту. Запалил свечу и двинулся в восточный угол.
Он долго возился с сундучными замками, один за другим пробуя ключи из тяжеленной связки, пока не подобрал нужные. Еще дольше искал, как отпереть тайник. Когда утопленный под замысловатую бронзовую ковку рычажок наконец щелкнул и дно сползло в сторону, Илай облегченно выдохнул. Утер со лба пот и медленно, осторожно погрузил руки в зазор…
Книга была тяжелой, толстой, с черным, прошитым ребристыми бинтами по корешку кожаным переплетом. Позолота на рельефном тиснении от времени облупилась и мимозовым цветом желтила пальцы. С минуту Илай любовался Книгой, бережно держа ее в руках. Затем раскрыл, вгляделся и едва не застонал от огорчения и жалости.
Страницы Книги оказались поврежденными, скукоженными, порою слипшимися, тронутыми плесенью по краям. Покрывающие их рукописные знаки растянулись, размылись, слились в аляповатую неразбериху. Илай лихорадочно листал страницы, одну за другой. Лишь на паре десятков из них сохранились по две-три уцелевших строки. В тусклых отсветах пламени со свечного огарка они казались траченными мошкарой повязками, случайным образом наложенными на сплошную гнойную рану. Илай до рези в глазах вглядывался в чудом сохранившиеся символы. Он знал, что называются они буквами. Только отличить одну от другой не умел.
Мытари явились в дом кузнеца Троя месяц спустя. Конный творец в пурпурной, подбитой серебристым мехом накидке. И пеший толмач- грамотей в обычных обносках.
Братья встречали мытарей на крыльце. Трой нервно теребил пальцами завязку подвешенного к поясу кошеля. Илай кожей чувствовал исходящую от брата ненависть. Будь его воля, Трой заколол бы чужака закаленным в горне клинком, всадил бы в него арбалетную стрелу или удавил бы собственными руками.
Воли не было. Ни у Троя, ни у кого иного. Сталь творцов не брала. Не разили мечи и кинжалы. Не долетали стрелы. Ломались, нарываясь на невидимую преграду, древки копий и пик. Камень и кость не брали тоже. И не доставали руки – слабели, заламывались, гнулись, увязали в воздухе, словно в плавленом воске.
Творцов хранили невидимые и невиданные обереги. Свойства их людям были неизвестны. Но хорошо известно, что выйдет, если попытаться оберег одолеть. Бунтовщиков и непокорных казнили. На мощенной гранитом площади перед бывшим королевским дворцом, в котором со времен нашествия обитали чужаки. Публично казнили, в назидание прочим. Рубили головы на плахах, сжигали заживо на кострах, давили шеи в виселичных петлях. А бывало, что умерщвляли неведомо как: падал внезапно человек навзничь и в мучительных корчах испускал дух.
Илай мотнул головой и отогнал мысли о казнях и казненных. Грамотей Эшмай, сын неизвестного отца и гулящей трактирщицы, неповоротливый, вечно сонный одутловатый увалень, развернул уже долговой свиток.
– Со-рок золо-тых, – морщась от натуги, по складам считывал с бумаги Эшмай, – с дела. По два золо-тых по-душно. Всего со-рок восемь.
– Почему сорок с дела? – Трой едва сдерживал ярость. – В прошлом году было тридцать пять!
– Дык это, – почесал в затылке Эшмай. – Как его. Повысили, ну. Эти, как их, – грамотей покосился на клюющего носом в седле творца. – Ты чего?
– А жить мы на что будем? – выкрикнул Трой.
Эшмай заморгал.
– Дык это. Как его. Забыл, – признался он. – Подожди, сейчас спрошу.
Он обернулся к конному и, то и дело запинаясь, принялся извергать из себя слова на чужом языке. Хлопая глазами, выслушал ответ и, наконец, перетолмачил:
– Сказал, не его дело. Больше ничего не сказал.
Трой скрежетнул от злости зубами, стянул с пояса кошель. Отсчитал сорок восемь золотых – половину годовой выручки. Второй половины едва хватит
