единожды за всю жизнь, уже лжец, а других людей попросту не бывает. Лжец любой, кто неприкрыто врет, кто заблуждается и даже тот, кто глухонемой от рождения. И какой-нибудь святоша, сбежавший в пустыню от мирских забот, обманывает всех, кто придет к нему за мудростью, поскольку считает свой выбор истинным, единственно верным путем к райским кущам и божественной благодати.
Золото и показная доброжелательность затуманили разум глупому Фосто, чем и не преминул воспользоваться мой ушлый наниматель. И как я не догадался, чем может закончиться плавание на этом участке реки?
Пираты хорошо подготовились к путешествию в парланские земли. Они разделили трюм на несколько отсеков: в одних хранились припасы и добытые ценности, а другие превратились в загоны для рабов. Галера была не только прекрасным боевым кораблем — она являлась настоящей плавучей тюрьмой с решетками и надсмотрщиками.
Нам в некоторой степени повезло: как оказалось, команда этого корабля совсем недавно отправила партию рабов перекупщикам, поэтому сейчас клетки были практически пусты, полы отдраены, а воздух хоть и был затхлым, но не вызывал тошноты и не заставлял морщиться. Свет проникал сюда лишь со стороны кормы и люка на нижнюю палубу, так что если пираты не зажигали ламп, все пространство погружалось в полумрак. Везение, конечно, так себе, однако в столь трудном положении опасно думать лишь о плохом. В этом случае отчаяние вновь отмахнет от себя разум, как служанка — шторы опочивальни. К тому же нам с Алабелью представился отличный шанс разобраться со старыми проблемами.
Меня, чародейку и пару матросов вместе со спящим капитаном галиота посадили в невысокую продолговатую клетку. Она представляла собой железные прутья, вбитые в толстые доски на такую глубину, что расшатать их без привлечения внимания было почти невозможно. Другая сторона клетки являлась бортом корабля.
Уховертку, выживших вояк и прочих матросов налетчик Квок решил разместить в другой клетке. Вероятно, не хотел, чтобы количество пленных внезапно уменьшилось.
Тем не менее в клетках и до нашего прибытия томилось несколько человек — будто бы пираты успели по пути к владениям дома Ханфа захватить какую-то лодку. Один из пленников находился в нашей клетке. Это был жутко обросший мужчина в лохмотьях. Он спал, прислонившись к прутьям, и никак не отреагировал на неожиданное пополнение товарищей по несчастью. Я не посчитал необходимостью беспокоить его. Он забеспокоился сам по себе, когда Алабель начала в негодовании трясти клетку и кричать вслед поднимающимся наверх пиратам:
— Какого черта вы посадили меня в клетку с мужиками?!
— Хочешь на палубу к гребцам? — обернулся один из пиратов. — Думаю, можно устроить им небольшой отдых.
— Что? Нет-нет, хорошо, побуду здесь. — Алабель тут же отступила в тень.
Пленник в лохмотьях закряхтел и поднял голову. Убрал с лица длинные скомканные волосы и начал тереть левый глаз, причем тер его сильно, со скрипом.
Я глядел на этого оборванца, и мое сердце с каждой секундой билось сильнее. И сильнее становились мои подозрения. Я посчитал их достаточными, чтобы тряхнуть Алабель и кивком указать ей на нашего сокамерника.
Поначалу девушка смотрела на него хмуро, поскольку не поняла моего странного действия. Однако очень быстро глаза ее округлились, а рот приоткрылся от удивления. И в этот самый миг пленник протер свои очи и взглянул на нас. Понял, что зря проснулся. Его крик разнесся по трюму с такой силой, что в дальнем углу за перегородкой рухнул с табурета надсмотрщик.
— ПО-МО-ГИ-ТЕ!
Мы с Алабелью застыли как вкопанные. Пленник заорал так, будто ему отрезали ноги. Не прошло и пяти секунд, как в трюм запрыгнул сам капитан Квок, держа наготове тесак и кинжал.
— Кто рвет глотку?! Что тут происходит, подвальные крысы?
— Они! — оборванец трясущимся пальцем указывал на нас. — Они хотят меня убить!
Напряженное до крайности лицо Квока потихоньку приобретало человеческие очертания. Ярость сменилась раздражением:
— Хотят убить?
— Они уже тянули ко мне свои руки! Пересадите… Пересадите меня в другую клетку, иначе мне не жить.
Квок взглянул на нас исподлобья и развернулся, собираясь покинуть трюм.
— Я не привык терять свое, — произнес он. — Тот, кто кого-то здесь прикончит, будет привязан к бушприту до собственной смерти. Ему повезет, если кто-то из команды сжалится и выпустит ему кишки.
Сказав это, капитан покинул тюремный отсек. А мы с Алабелью сжали зубы, осознав невозможность мести в ближайшее время. Мне было чертовски грустно оттого, что мой враг так близко и одновременно с этим недосягаем. Вот моя пятерня, готовая сжать ему глотку, а вот — он, ненавистный, мерзкий, трусливый, самовлюбленный и одержимый Хавьер из Патса. Этот выродок выжил вновь.
Раз, два, три! Мой кулак сделал несколько движений и превратился в открытую ладонь с растопыренными пальцами — изобразить холст у меня получилось лишь отчасти. Несмотря на это досадное недоразумение, Алабель раунд проиграла — ее кулак так и остался сжатым.
