Тишина. Сам дом будто вымер. И прислуга подевалась… куда? После выяснится. Зеркала плывут, дрожат, но, что бы ни было заперто по ту их сторону, держат.
Надолго ли их хватит?
До полуночи — точно, а если повезет, то и дольше. Но в тишине Себастьяну слышится шепоток. Он пытается уловить, откуда тот доносится, но… ничего.
Пустота.
И красавицы, которые сидят в гостиной, глядя друг на друга молча. Не люди — куклы.
— Чем это так смердит? — поинтересовалась панночка Тиана, зажимая нос пальцами. Воняло и вправду знатно, но Себастьян подозревал, что запах этот слышен лишь ему одному. — Боги всемилостивейшие… вот у нас в городе одного году канализацию прорвало. А все потому, что дожди шли, и мэр, не нынешний, а тот, который до этого был, проворовался. Вот там чего-то не то забилося, не то провалилося, и на улицы этое самое поплыло. Жуть была жуткая!
Слушают.
Но Тиану ли?
Ядзита забыла о вышивке. Положила на колени и гладит. Смотрит же в зеркало, на луну.
Мазена отвернулась. Виден лишь профиль.
Красивый профиль.
Классический.
Габрисия ходит вдоль подоконника и пальцы на него положила, словно боится, что если отпустит, то потеряется…
Лизанька, читая очередное письмо, улыбается, но сама не замечает, до чего неестественной выглядит эта улыбка. Да и лицо… маска.
Евстафий Елисеевич не простит, ежели с нею что-нибудь да приключится, и ладно бы Себастьяну, так ведь себе не простит. А у него язва, нервы, и сердечко от многочисленных забот пошаливает.
Эржбета прикусила перо и застыла, устремив взгляд на массивную, белого колеру вазу. В потрескавшейся глазури отражается Эржбетино лицо, престранно уродливое.
Которая из них?
Богуслава мечется из угла в угол. И движения ее угловаты, дерганы. Если и замирает, то ненадолго.
— Голова болит, — жалуется она, хотя никто ни о чем не спрашивает. — Я пойду прилягу…
Уходит.
А время тянется. Цветочные часы отсчитывают минута за минутой, отмечая каждый час боем.
Обед.
И помада на губах Клементины, точно таким вот нехитрым образом она, Клементина, силится скрыть их синеву и собственное волнение.
Ужин.
Время спиралью, сжатой до предела.
Смрад невыносим. И по стенам дома расползается бурая плесень, которой опять же никто, помимо Себастьяна, не замечает…
…Матеуш с букетом роз и сладостями появляется ровно в восемь. Визит поздний, почти недопустимо поздний, но Клементина лишь поджимает губы, размазывая бледную помаду.
А Матеуш одаряет красавиц сладостями.
…колдовка должна быть довольна.
— Ах, хорошо, наверное, быть королевичем, — вздыхает Иоланта, на мгновение отрывая взгляд от очередного зеркала.
— Королевичем? Королевичем — хорошо. — Матеуш с поклоном протягивает ей коробку.
И Иоланта берет конфетку осторожно, двумя пальчиками. Разглядывает долго, нюхает и в сторонку откладывает.
— Боюсь, сладкое вредно!
— Что вы, панночка, впервые слышу, чтобы шоколад был вреден женщинам! — Матеуш целует пальчики Иоланты…
…а она вновь увлечена собственным отражением.
Богуслава ест конфеты одну за другой и губы облизывает постоянно, точно ее жажда мучит. Эржбета смеется… над чем?
Ах да, Матеуш рассказывает не то очередной анекдот, не то историю из дворцовой жизни, которая порой бывает куда как веселей анекдота…
Мазена слушает. Улыбается.
Сдержанна.
И в то же время очаровательна. Древняя кровь против древней же крови. Взгляд Матеуша то и дело останавливается на панночке Радомил. Ненадолго, но ей и малости хватит. Нет, она не пытается очаровать наследника, она лишь использует ситуацию.
