Ядзита держится в стороне.
…Лизанька исчезла. И если бы не метка, Себастьян решил бы, что сие исчезновение — исключительная удача, ибо порушенная репутация всяко лучше потерянной жизни.
Евдокия не отходит от сестрицы, которая села в углу и наблюдает за остальными оттуда… светлая кровь. Почему ее не выбили?
Карезмийку убрали.
Гномку.
Целительниц.
А эльфийскую полукровку оставили. Случайность? Или еще одна деталь чужого плана, который Себастьян, к собственному стыду, так и не понял.
Но скоро уже…
…часы внизу пробили десять.
Странно.
По ощущениям было не так уж и поздно, но Себастьян повернулся к окну.
Темно.
И луна. Куда ж без луны? Разрослась, заполонила весь проем, и чернеют на желтом ее фоне оконные решетки.
— Ах, панночки, — притворно удивился Матеуш. — Время рядом с вами летит как-то чересчур уж быстро…
Он целовал ручки.
Сыпал комплиментами и извинениями…
…поздно уже, и пусть сердце его обливается кровью при мысли о разлуке, но Матеуш осознает, сколь важен для красоты отдых… и что иные злые языки и без того в позднем визите усмотрят что-либо неприличное, а Матеушу вовсе не хочется становиться причиной огорчения прекрасных панночек…
Он говорил.
А Себастьян осознавал, что все решится именно сейчас, поскольку не выпустят Матеуша…
Ему позволили подойти к самым дверям. А когда до них осталось шага три, створки беззвучно закрылись. Белая их поверхность вспучилась змеями ветвей, пол же вздрогнул, разрываемый корнями.
— И как это понимать? — осведомились его высочество, тыкая в корень носком туфли. Следовало сказать, что туфли были модными, с острыми носами, на которые не иначе как для пущей красоты крепили стальные пластины.
Корень от королевского пинка загудел.
— Ужас какой! — искренне воскликнула панночка Тиана, в приступе безотчетной паники хватаясь за королевское плечико.
Плечико было вполне себе мускулистым, а сабля в руке Матеуша и вовсе поблескивала грозно. И падать в обморок панночка Тиана передумала.
Во-первых, месиво корней, в которое превратился пол, месиво шевелящееся, живое, выглядело жутковато. Упади в этакое, так после и не поднимешься: или задавят, или сожрут.
Во-вторых, вздумай она упасть на руки Матеушу, тому будет сложно управиться с саблей…
В-третьих, Себастьян выступал категорически против обморока.
Началось.
— Вам следует вернуться, — сказала Богуслава.
Она стояла на вершине лестницы и выглядела…
— Инфернально! — воскликнул Матеуш, шпагу возвращая в ножны. — Панночка, вы прекрасны во гневе…
Льстил.
Богуслава скорее уж выглядела ужасающе, если не сказать — отвратительно. Рыжие волосы ее растрепались, легли на плечи тяжелыми змеями. На белом, неживом лице хельмовым огнем пылали глаза. Губы распухли, обрели цвет красный, неестественный, будто бы Богуслава не то кровь пила, не то помаду размазала.
Жуть.
— Вам следует вернуться, — она повторила это прежним, лишенным всяческого выражения голосом. — Здесь небезопасно.
Корни расползались, лопались одно за другим зеркала, выпуская тяжелый серый туман. Он не выползал — вываливался влажными клочьями, клубками, и корни замирали.
— Наверх, — велел Матеуш, подталкивая Тиану к лестнице.
— Наверх. — Богуслава изобразила улыбку. — Вас ждут.
Столовая преобразилась.
Задрожал, меняя очертания, стол. Черное дерево оплывало, а из-под него выглядывал камень, что характерно, тоже черный…
