запах дыма. И он все густел…
Знала ли Эльга, что мы ждем на помощь угров, или просто не хотела позволить своим врагам прожить еще хотя бы день. Но она не стала дожидаться, пока мы сами сдадимся от жажды, голода и холода, что в эти зимние дни случилось бы довольно быстро. Или она не желала сдачи, а хотела уничтожить на корню весь род древлянский, причинивший ей такое горе. Огненные стрелы летели снизу непрерывным пылающим дождем. Большинство гасло, попав в снег на крышах, но кое-где занялось и потянуло дымом. Народ кидался тушить: забрасывали снегом, затаптывали, забивали верхней одеждой. А едва справлялись в одном месте, занималось в другом. В Коростене избы стояли густо, все проходы между ними были забиты, и все это оказалось почти беззащитно перед пламенем.
Дым из оконца все густел. Я заткнула отверстие, встав на ларь, как сумела чем-то из припрятанной здесь одежды – иначе мы бы задохнулись. Мы остались в полной темноте. Но и она не спасала нас от криков и дыма. Дети ныли, я утешала их как могла, но они понимали, что я лгу, и не верили. Казалось, от всего белого света нам остался этот погреб – без света и воздуха. Будто нас живыми опустили в «русскую могилу» – подземный сруб вроде того, в каком похоронили Свенгельда.
Через какое-то время я снова залезла на ларь и отодвинула уголок своей тряпичной заслонки.
И прямо перед глазами у меня блеснуло пламя! Что-то уже горело в городце, в прореху потянуло густым дымом и гарью – и отчаянным предсмертным криком. Я слышала тяжкие удары по дереву – ломали ворота.
Вернув тряпицу на место, я села в дальний угол, держа обоих детей на коленях и обняв их изо всех сил. Вот моя жизнь – жизнь внучки Ульва и Сванхейд волховецких, дочери Олега Моровлянина, правнучки моравских князей Моймировичей и северных конунгов из рода Одина. Я сдохну, как крыса, сгорю в погребе, задохнусь от дыма… я и мои дети! Им-то за что?
Я пыталась вспомнить, с чего все началось, что впервые нарушило лад нашей не совсем безмятежной, но вполне устроенной жизни. Гибель Ингвара… смерть Свенгельда… приезд Логи-Хакона… Как давно был тот сияющий летний день, вскоре после Купалы, когда мы с Соколиной гуляли над рекой и впервые увидали на том берегу солнечного всадника, пригожего и блестящего, будто сам Ярила… Тогда мы смеялись, что он своими рыжими волосами и красной одеждой может поджечь лес. И невидимый факел был в его руке – он поджег Деревлянь, не желая и не ведая того…
Я качала детей на коленях и пела колыбельную песню. Но они не хотели спать: Малка плакала, Добрыня расспрашивал меня, пытаясь понять, что происходит. Но я не могла сказать им: сейчас мы умрем.
Потом… за дверью раздался шум, треск, она распахнулась. Я привстала, но в проем вместо воздуха хлынул вопящий поток баб. А с ними – густой дым, блеск пламени, крики и шум сражения. Боевой рог ревел совсем близко.
Бабы – мне показалось, их была сотня – ворвались в погреб, падая и давя друг друга. Тела в грязных, закопченных кожухах и свитах разом заполнили его целиком. Нас зажали, притиснули к стене, и тут я закричала, понимая, что нас сейчас раздавят, но в общем вопле никто не слышал даже своего голоса. Теперь мне нечего было их бояться: они и не заметили меня, и не хотели знать, что здесь сама древлянская княгиня. Всем нам предстояла скорая и одинаковая смерть.
Дверь уже нельзя было закрыть, вход закупорила пробка чьих-то тел, но дым и пламя бушевали совсем рядом. Обезумевшие бабы продолжали напирать, пытаясь забиться в погреб поглужбе, но это было уже никак невозможно. Хорошо, что я успела поставить детей на ларь, где перед этим сидела: так у них появилось небольшое пространство, где их не раздавили бы. Какое счастье, что они были тогда еще так малы! Меня били и толкали по спине, но я не обрачивалась. Приходилось бороться за каждый глоток воздуха.
А снаружи не смолкали крики, каждый миг кто-то погибал. Сражение шло уже перед горящими избами. Над нашими головами висел густой дым, дышать было почти невозможно, глаза слезились, и я жмурилась. Наверное, духи мертвых, переходя через Огненную реку, испытывают такие же мучения, но нам довелось окунуться в нее еще при жизни. Хотя тогда я не поручилась бы, что жива.
Дети сперва кричали вместе со всеми, потом Малка замолчала и сникла. Я молилась, чтобы она лишь обеспамятела от духоты. Но теперь и меня тянуло дико вопить и брыкаться, лишь бы нас выпустили на воздух, пока мои дети не задохнулись насмерть в этом проклятом погребе.
Потом у входа началась возня. Притихшие было бабы опять начали кричать сквозь кашель. Кто-то по одной выкидывал их наружу. Навалившиеся на мою спину исчезли, но дышать легче не стало и по-прежнему не получалось открыть глаза.
Кто-то потянул меня за плечи. Я закричала и вцепилась в детей – не пойду без них! Но меня силой поволокли наружу и выбросили из входа. Вокруг уже кашляли и выли бабы. Здесь воздуха было чуть больше, но всех нас окутывал душный дым и запах гари. Огонь блестел уже на нескольких постройках вокруг. Под ногами лежали какие-то мешки или бревна, я два-три раза споткнулась. Только потом я сообразила, что это были тела.
– Вроде все! – крикнул кто-то из погреба. – Больше нет, только мальцы!
Из погреба еще доносился детский плач – но не Добрыни, какого-то ребенка постарше.
Кто-то схватил меня за плечи и повернул к свету горящей избы.
– Дроттнинг! – воскликнул смутно знакомый голос.
Я не вспомнила тогда, чей это голос, но во мне вспыхнула безотчетная надежда, что мы выживем.
– Я ищу тебя! – Кто-то встряхнул меня за плечи. У меня слезились глаза, и я не могла его рассмотреть. – Ты жива?
