– Я не убийца, – уже без издевки произнес Уилфорт. – И тем более не убиваю детей.
– Угу, еще скажи, что женщин ты не бьешь, – проворчала я, прикладывая руку к ноющей челюсти.
Все зубы, к счастью, остались на месте. Один недостаток: теперь у меня не получится широко улыбнуться беззубой улыбкой и порадовать собеседника сообщением: «Дорогой, я – твоя законная супруга!»
Уилфорт скривился.
– Вообще-то не бью, – заявил он, отводя глаза. – Я хотел извиниться. У меня не было выбора: если бы я тебя не ударил, ты точно успела бы проглотить капсулу.
– Еще скажи, что тебе было меня жаль, – буркнула я себе под нос.
Говоря откровенно, конкретно на этот его поступок я не злилась, просто к слову пришлось.
– Представь себе, да, – откликнулся Уилфорт. – Может быть, ты не заметила, но мне было приятно твое общество. Впрочем, ты не могла не заметить, раз пыталась воспользоваться этим фактом, чтобы напоить меня ядом из флакона.
Я опустила глаза. Тут крыть было нечем. Флакон, конечно же, нашли при обыске, а остальное он сопоставил. Мне стало невероятно стыдно, хоть я и пыталась убедить себя в том, что такое чувство неуместно. Отрицать было глупо, извиняться – тем более. Чтобы оправдаться хоть в чем-то, я посмотрела Уилфорту в лицо и с напором заявила:
– У меня нет предубеждений против светлых. Я знакома со многими, и среди них есть прекрасные люди.
– Ну, это классика жанра, – хмыкнул Уилфорт. – Именно так и рассуждают люди с предубеждениями. «Эти светлые – страшные мерзавцы. Нет, мои знакомые а, б и в – отличные люди, но они – исключение».
–
– Здесь холодно, – заметил вдруг Уилфорт.
Похоже, только что сообразил.
– Что ты говоришь! – с сарказмом протянула я.
Он встал и вышел за дверь, на ходу подзывая стражника. Вскоре вернулся, один, и снова уселся, как прежде.
– Итак, ты говорила, что среди светлых много хороших людей, – заметил он, словно и не отвлекался на несколько минут. – И за этим явно должно было последовать какое-то «но».
– Оно есть, – подтвердила я. – Хороших людей много, но и притеснения темных – не выдумка. И их массовое уничтожение двести лет назад – не плод фантазии людей с предубеждениями. Оплот появился не просто так.
– Согласен, – кивнул Уилфорт. – Это чрезвычайно неприятная страница истории, которую большинство современных настрийцев предпочли бы забыть.
– Вот в том-то и беда, – заметила я. – Предпочли бы забыть. А забывать такие вещи нельзя. Их надо помнить. Для того чтобы они никогда не могли повториться. Помнить и разобраться, каким образом они могли произойти и как избежать подобного в будущем.
– Отлично, – с энтузиазмом подхватил Уилфорт. – Давай разберемся.
– Что, здесь и сейчас? – несказанно изумилась я.
– Нет, в пыточной, – с сарказмом предложил он. – Почему бы не здесь и не сейчас?
– Да хотя бы потому, что я не имела в виду лично нас.
– А, собственно, почему нет? Я ведь уже говорил, что работаю именно над этим. Над объединением темных и светлых. Над созданием единого государства, в котором то, что случилось двести лет назад, не могло бы повториться. Сейчас здесь сидим мы вдвоем: ты, темная, приближенная, насколько я понимаю, к властям Оплота, и я, светлый, не последний человек в своем государстве. Если мы с тобой сумеем договориться, то есть шанс, что взаимопонимание возможно и для двух мастей. Если нет, значит, мои шансы на успех ничтожны.
Я все еще сидела, сбитая с толку этим предложением, когда в камеру вновь вошел стражник, на сей раз – с подносом, на котором стояли две чашки чая. Чай был горячим, так что неудивительно, что в холодном воздухе камеры над чашками вился пар. Обеспечив нас горячим питьем, стражник снова удалился. Я с наслаждением обхватила руками источник тепла.
– Хорошо, если тебя это так интересует, я считаю, что одна из главных причин – в страхе, – заявила я.
Пускай теперь начинает возмущаться и спорить.
– Пожалуй, – в очередной раз удивил меня Уилфорт. – Не только, конечно. Двести лет назад в Настрии начался серьезный экономический упадок. И правивший тогда король, получивший впоследствии прозвище Конрад Кровавый, счел гонения на темных идеальным способом отвлечь население от реальных проблем. Благодаря чему и удержался у власти. Так что первичный мотив был политическим. Но, безусловно, Конрад сыграл на уже имевшихся недоверии, подозрительности и предубеждениях. А все это действительно было основано на страхе.
– Который испытывали светлые, – подчеркнула я. – И именно они перевели страх в агрессию.
– Я не оправдываю своих предков, – отозвался Уилфорт, – но давай вспомним и о том, что страх их был вполне обоснованным.
