подозревал, что такое повышенное внимание духа к особе некроманта вызвано исключительно паскудностью характера последнего.
— А вы бы, молодой человек, — бабища сдула черную скорлупку, прилипшую к нижней губе, — помолчали б. Ишь, хаеть он меня!
Толстый палец бабищи указал на Ричарда.
— Молод еще меня хаить! Дитяти б постыдился…
Голос ее трубный разносился над мостом, пугая толстых ленивых голубей. А упомянутое дитя взгляд потупило и вид обрело самый что ни на есть благостный.
— Боги милосердные. — Альер закатил очи. — Это еще и разговаривает?
— Замолчи, — взмолился Ричард.
— Он меня затыкаить! Гурт, тут твою жену всякие хають… словечка молвить не дають… — визгливый голос бабы взвился над мостом. — А ты молчишь! Что ты молчишь, всю жизню и промолчишь… как ополупень…
— Кто такой ополупень? — не выдержал любознательный дух.
— Понятия не имею.
Ричард прикинул, что мост протянулся этак полмили, что октоколесер только-только въехал на него, а судя по скорости, с которой мост пересекали подводы, до Торговой слободы доберутся они разве что к полуночи.
— Грен, — он вывел подгорца из задумчивости, в которой тот пребывал в последние дни. — Я пошел. Скажи Тихону, чтоб, как прежде, в «Гордом козле» остановился…
Под ногами похрустывала ореховая скорлупа. Ступать приходилось осторожно, поскольку среди шелухи, скорлупы и соломы встречались, и довольно часто, воловьи лепешки.
— Скажи ему! — Бабища отвесила затрещину худосочному мужичонке, почти не видному по-за огроменными мешками. От удара темная шапка съехала на нос, а мужичонка покачнулся и едва не выпал из телеги, но был остановлен могучей рукой. — Никакого с тебя толку… набрался с утра…
— Вот и скажи, стоит ли считать их разумными? — Альер вышагивал рядом.
— А ты, — бабища не собиралась просто упускать обидчика, — ни стыда ни совести… наговорил и деру? И мальчонку с собой тащить… эй, малец, он тебя не скрал случаем?
— Только попробуй, — одними губами произнес Ричард, подозревая, что дух не прочь повеселиться. — Отдам Оливии…
— Неа, тетенька. — Альер шмыгнул носом. — Это дядька мой… мамка с папкой померли…
— Альер…
— Чего? Чистую правду говорю, — и глаза сделал честные. — Они ж и вправду померли… еще когда…
— Дядька, значится?
Лицо женщины налилось кровью. Губа верхняя оттопырилась. А черная бородавка на щеке сделалась выпуклой, круглой, что горошина.
— Он хороший, — тоненький голосок Альера звучал тихо, однако же все, включая голубей, слышали каждое слово. — Он обо мне заботится…
— Заботится, значит… вижу, как он об тебе заботится. Прибрал сироту! Вона, сам вырядился, а дите в обносках… хоть бы обувку справил…
— Идем. — Ричард стиснул зубы, чувствуя, что еще немного — и сорвется самым безобразным образом.
И Альер, опустивши очи долу, голову в плечи втянув, сделавшись будто бы меньше — и вправду ни дать ни взять сиротинушка горькая, которой каждый встречный-поперечный помыкать горазд, — заспешил за Ричардом.
— А ты… ни стыда ни совести… обобрал… стражу вызову…
В спину доносились гневные крики раздраконенной женщины. Прочие возницы то ли привычны были, то ли предпочитали не встревать в чужие дела — разумная, в целом, позиция — но, к счастью, молчали. Правда, смотрели так…
— И зачем это надо было? — Ричард заговорил, когда мост остался позади.
— Что?
— Представление.
— Просто так… весело ведь. Примитивное существо с предсказуемыми реакциями…
И вот поди пойми, о той бабе он говорил или же о самом Ричарде. Лучше не уточнять.
— Когда к Управе подойдем, исчезни. Я не готов объясняться, почему до сих пор не развоплотил…
— Потому что силенок не хватило. И у всей вашей управы не хватит, — Альер вертел головой и сейчас, как никогда, походил на обыкновенного ребенка.
Даже леденец себе сотворил.
Медяшный, на длинной палочке, крашенный жженкой.
— Кстати, — Ричарду тоже захотелось конфету, но он подавил в себе это совершенно нелепое желание, — а действительно, почему ты все время босой?
