– Случилось! – облизав вдруг пересохшие губы, со всей серьезностью кивнула посланница. – Якоря поднимайте, к тому берегу велено всем отходить спешно.
– Иди ты! – не поверил было Кондрат.
– Ревель и Нарва! – В голосе Насти заиграли железные нотки. – А ну, исполнять! Живо!
– Да слушаюсь я, слушаюсь. – Чугреев повернулся, закричал в темноту: – Эй, робяты! Делай как я! С якорей снимайся.
Когда Иван подбежал к кострам, драка – а скорее, массовое побоище – уже разрослась не на шутку. Насколько мог оценить выбежавший из зарослей атаман – дрались все и со всеми, дрались остервенело, в охотку, а кое-где – уже и звенели сабельки!
– Н-на! Н-на! Н-на-а-а! – Какой-то лихой казак, усевшись на своего поверженного сотоварища, деловито лупил его окровавленными кулачищами по лицу. – Получай за все, вражина! За что меня катам хотел отдать?
– А ты меня? – Хрипя, поверженный злобно плевался кровью и пытался укусить бывшего за кулаки. – Из-за тебя плетей отведал, из-за тебя!
– Ах вы, курвищи, вы так? – Это уже кричали девы, вцепившись друг дружке в волоса, визжа, лягаясь…
Вот худенькая, с конопушками Федора, зафыркав, словно разъяренная кошка, с неожиданной прытью набросилась на осанистую белокожую Владилену, та отбивалась, тупо размахивая кулачищами, однако не тут-то было: отброшенная ударами Федора-вновь вскочила, кинулась – вцепилась руками в горло. Обе девушки упали в траву, оголяя тела, затрещали порванные рубахи… Кстати, девушки северного народа ненэй-ненэць уже давно сорвали с себя все одежки и со страшными криками дрались голыми, а некоторые – и кидались камнями, выкрикивая какие-то свои ругательства и окаянную языческую божбу.
Кто-то уже лежал бездыханным, кто-то, вопя, корчился в крови.
– Господи, да что же это такое делается-то? – Перекрестясь, Еремеев выхватил саблю. – А ну, прекратить! Кому говорю, хватит уже!
Голая красавица Аючей, зарычав, бросилась на него с дубиной да шваркнула так, что атаман едва увернулся! Левая грудь девушки была расцарапана, на животе, чуть пониже пупка, фиолетился, наливаясь желтизною, огромный синяк, ноги и руки покрывали кровавые ссадины, а широко распахнутые глаза сверкали каким-то невообразимо сумасшедшим, серебристо-сиреневым сиянием, словно вечернее колдовское солнце!
– Уйди, дева! – выбив саблей палку, закричал атаман.
Аючей снова набросилась – с голыми руками! Ну не убивать же ее, однако ж.
А ведь лезла! И эти горящие сиреневым пламенем глаза… Кстати, у всех дерущихся казаков – такие же!
– Хэк! Хэк!!! – крутил дубинищей Михейко Ослоп, отбиваясь сразу от десятка.
Отбивался не зло, а по необходимости – это было заметно.
– Эй, атамане! – заметив Еремеева, крикнул бугай. – Я ведь их покалечу тако! С ума все сошли.
– Хорошо, хоть мы с тобою пока в себе! – Атаман отскочил в сторону, увернулся от разъяренной девы…
Да что же с ней делать-то? Не рубить же!
Оп! Аючей вдруг остановилась, упала… схватившись за накинутый на шею аркан.
– Маюни! – Еремеев увидал выскочившего из кустов парня. – Ты-то хоть меня понимаешь?
– Угу! – Кивнув, остяк отцепил от пояса бубен. – Колдовство здесь, однако, да-а. Буду заговор класть… И это… надо вашего шамана позвать – вместе сильнее будет!
– Отца Амвросия? Позовем… А где он?
– У мыса, крест с Афоней ставят.
– Ага.
А побоище не прекращалось, казаки и даже сошедшие с ума девы набрасывались друг на друга с остервенелостью и злобой зубастых драконов, разве что еще не подирали павших, однако и до того, верно, было недалеко!
– Ух, суки-и-и! – размахивая саблею, блажил Силантий Андреев. – Вот я вас… сейчас!
Он вдруг бросился на девушек, тех, что мутузили друг друга в траве, захохотал, замахнулся…
– Я за святым отцом сбегаю, атамане, – выскочила неизвестно откуда Устинья, сверкнула очами… обычными, синими, без всякого-то там сияния серебристого, колдовского. – Я знаю, где он, мы видели.
– Беги, беги, дева!
– Хэк!!! – двинул дубинищей Ослоп.
Нападавшие на него казаки разлетелись, словно снопы в бурю, но тут же поднялись с прежней остервенелостью. Хотя… кто-то уже и не поднялся, стонал.
– Да что ж такое делается-то?!
Иван едва успел остановить Силантия, иначе бы тот изрубил дерущихся дев в капусту. Атамана Силантий не узнал, сверкнул злобно сиреневым взглядом, не говоря ни слова, склонил по-бычьи голову и бросился, подняв клинок.
