– Так что ты видишь-то, дщерь?
– Вас всех вижу… вижу, мальчишка к воде побежал…. – Синие глаза девушки вдруг заволоклись серебристо-сиреневой поволокою, словно в глубине их вспыхнуло неистовое колдовское пламя.
– Вижу, вижу… все-ех! – Устинья с неожиданной силою дернулась, облизала губы и зыркнула вдруг на священника с такой жуткой яростью, что тот попятился, забыв про молитву и крест. – А-а-а-а! Кат строгановский, Онфимко! Ты зачем батюшку мово замучил, пес? Отвечай! Живо! – Девушка истошно закричала, рванулась, глянув на атамана. – А-а-а-а!!! И ты здесь, Семен Аникеевич?! На пленницу опозоренную пришел взглянуть! Мой полон – твоих рук дело, твоих… Не пошли ты меня тогда на торг… Ишь ты, Евдокию Лачинову, деву боярскую, в жены взял… молодуху – старик! Знаю, меня хотел, да я… да и род Лачиновых познатнее моего будет. Ах, Семен Аникеевич!!!
Устинья уже кричала так, что хотелось зажать уши, уже ясно все стало – соль! На ней, на соли людоедской, заклятье.
– Вижу, вижу толпу разъяренную! Все люди посадские: Митька Амросов, щитник, Костька Сиверов из артельных людей… солевары, рыбники… Все сюда, сюда, к хоромам твоим воровским, неправедным! Не спастись тебе, Семен Аникеевич… Беги, беги, старый дурень, а то поздно будет! Народец-то разъярен, с кольями, с топорами, с ножами… А неча было выпендриваться! Вот те кареты твои! Вот те хоромы! Ой, дурак, дурачинушка, ты что на крыльцо- то вышел? Кто те сказал, что посадские тебя уважают, все знают – что вор! Какое ж вору почтение? Разве только от тех, кто прикормлен, – от дворни… Ой, не верная у тя дворня, Семен Аникеевич! И жена твоя Евдокия давно на младого приказчика смотрит… на что ты ей, старый пес, нужен?
– Давай, отче Амвросий! – что есть мочи закричал Еремеев. – Твори молитву, твори! Как бы худа с девой не вышло!
Священник поднял крест:
– Силою слова Господня заклинаю тебя, дщерь…
Маюни схоронился невдалеке, за березками – чтоб не мешали. Вытащил бубен, ударил:
– О, Мир-суснэ-хум… О, Колташ-эква, мать – сыра земля… умм! Умм! Умм!!!
– Ага, Семен Аникеевич! Рвут тебя, ворюгу, рвут, палят хоромины… Огонь! Огонь! Кровь! Страшно-о-о-о!
Устинья вновь задергалась, извернулась, укусила Михейку за руку, хотела и священника цапнуть, да, наткнувшись взглядом на святой крест, вдруг замерла… головою поникла, заплакала…
– Нет мне теперь жизни, нет… боярская дочь… оболганная, опозоренная… И рода моего нет – все Строгановы, подлюки… Отомщу, ух, отомщу-у-у… у-у-у-у….
– Силою животворящего сего креста, спаси, Боже-е-е…
– Помоги же Мисс-нэ, лесная дева, и ты, Великий Нум-Торум, помоги…
– Рвите, парни, татя поганого Семку, рвите-е-е!!! Весь род их… Кровь, кровь! Огонь!
– Аминь! Аминь! Аминь!
– Умм! Умм! Умм!!!
Рокотнул бубен. Сверкнул на закатном солнце крест.
Устинья повалилась с ног, упала б, кабы не поддержали, положили у костерка на кошму.
– Уснула, дева-то, – благостно зажмурился отец Амвросий. – Помог животворящий крест.
– Пусть спит. – Иван мотнул головой. – А мы поедим… без соли. Всю соль надобно в озеро… нет, лучше в землю зарыть! Да… – Атаман с жалостью глянул на спящую девушку. – Посидите с ней кто-нибудь. Присмотрите.
– Я посижу! – спрятав бубен, выскочил из-за берез юный остяк. – Не беспокойтесь, присмотрю, да-а.
Казаки и девы – кого не настигло коварное колдовство сир-тя – уселись у костра, поели… без всяких последствий… и без соли, разумеется.
– Соль-то у нас и своя еще есть, – потрогал свой шрам Еремеев. – Немножко…
Посидели все, посмотрели на спящих да разделились: кто-то сейчас отправился спать, а кто-то – позже, под утро. Чтоб было кому присматривать и дозорных сменить – им ведь тоже покушать да отдохнуть надобно.
– Ох, Устинья… – Проводив Олену до шатра, толстощекий десятник Олисей Мокеев украдкой оглянулся на спящую деву. – Ой не жалуешь ты Строгановых, кормильцев наших, ой не жалуешь. Семену Аникеевичу, ишь, смертушки лютой возжелала… Боярская, говоришь, дочь? Ну-ну…
Глава XI
Весна 1583 г. П-ов Ямал
