– Пробовать? – предположил Ваки.
– Пробовать, – в тон ему повторила Ула.
– Кто-то должен остаться снаружи, – порываясь встать с кресла, сказал Квуп. – Чтобы разбудить остальных, если дела пойдут плохо.
– Сиди, – остановил его Снахт. – Я останусь.
– Уверен? – удивился Квуп. – Я-то уже видел эту байду.
– А я уже видел твои жизненные характеристики, – сказал Снахт. – Я лучше кого угодно за вами послежу.
Квуп подумал, что, в конце концов, ему будет интересно досмотреть финал истории Липаша, и уж точно это лучше, чем пялиться в экран и скучать, пока другие развлекаются.
– Ладно, – согласился он.
Ула, Ирвич и Ваки заняли оставшиеся кресла. Квуп со стороны увидел, как его друзей вбирает внутрь себя цепочка метаморфирующих металлических пластин, а потом стальная волна накрыла его самого и он вновь поплыл в прохладную темноту.
– Дегора Липаш, вам известно, почему вы здесь находитесь? – спрашивает младший судья.
Липаш нервно обводит взглядом своих мучителей. Вопрос кажется ему идиотским. Потому что так устроено общество? Или потому, что я запутался? Или потому, что я был неосторожен? Или потому, что на меня донёс мой брат? Или…
– Потому что… – начинает Липаш. Замолкает и не может закончить.
Обыск у него в квартире. Его поймали с поличным. Он хорошо помнит это. Ощущая себя в полной безопасности, он смотрел долгую запись, одну из самых своих любимых – ту, на которой восьмилетняя девочка играет в подкупольном парке со своей старшей сестрой.
– Я должен убедиться, что вы осведомлены о том, какой закон нарушили, – поясняет судья.
Игра была простой: старшая горстями бросала в воздух светящихся виртуальных бабочек, а младшая гонялась за ними с цифровым сачком. Обе хохотали и врезались друг в друга. В свете двух солнц пригашенный Купол был бесконечно красив – будто навеки застыл вечер летнего дня.
А потом запись кончилась, Липаш очнулся и увидел, что вокруг него, наслаждаясь эффектом, стоят солдаты. Его квартира уже разгромлена. Его тайники разворошили, блоки с записями тащили на улицу. Вместе с солдатами и копами по его дому, не снимая ботинок, ходили соседи. А он сидел в одних трусах, уничтоженный, одинокий.
– Дегора Липаш, – окликает младший судья.
– Да, я… – произносит Липаш.
– Суд не рекомендует вам отмалчиваться, – говорит судья. – Молчание будет интерпретировано как отказ сотрудничать.
– Я… – Липаш силится собраться с мыслями, – я смотрел записи, которые нельзя смотреть.
– Это недостаточный уровень понимания ситуации, – возражает судья пятого ранга. – Вы можете объяснить, почему записи, которыми вы обладали, запрещены к просмотру?
– Потому что они сделаны с мозга детей, – признаёт Липаш.
– Достаточно? – обращаясь к старшему, спрашивает судья пятого ранга.
– Нет, – говорит тот. – Дегора Липаш, объясните, почему записи, сделанные с мозга детей, запрещены к просмотру?
– Потому что так решили люди? – предполагает Липаш.
– Всё решают люди, – раздражённо вступает младший судья. – Прошу вас указать конкретную причину.
– Потому что… – мямлит Липаш и снова замолкает. Он устал говорить, устал объяснять. Он хочет покоя. Говорить ему не хочется, а хочется, чтобы на него перестали смотреть.
– Я не знаю, – признаёт он.
Наблюдатели что-то вводят в свои пульты – должно быть, выставляют ему оценку социальной сознательности.
– Потому что все записи, сделанные с мозга детей, классифицируются как высшая категория детской порнографии, – объясняет второй по рангу судья. – Дегора Липаш, вы нарушили сексуальную неприкосновенность ребёнка. Вы заглянули к ребёнку внутрь. Вы могли ощущать себя в его теле, в том числе вы ощущали, как ребёнок прикасается к самому себе и к другим детям. Через эти записи вы вступили в аморальную интимную близость с множеством детей, и хотя дети ничего об этом не узнают, вы фактически изнасиловали их – через доступные вам записи.
Липаш чувствует слабость и тяжело дышит. По лицу всё обильнее течёт пот, но руки прикованы, и он не может утереться.
– Младший судья, огласите результаты следственной описи, – призывает старший судья.
– «В тайниках Дегоры Липаша обнаружено четырнадцать блоков, содержащих более пятидесяти записей разной длины, – читает младший судья. – Все записи сделаны с мозга детей или подростков. Из них четыре записи содержат элементы детской и подростковой мастурбации (описания этих отвратительных сцен я опущу из уважения к суду); несколько записей содержат воспоминания об обнажённом детском теле (такие, к примеру, как омовение девятилетнего мальчика, причём в упомянутой сцене у мальчика наблюдается эрекция); несколько записей содержат заигрывания между детьми и детьми, детьми и взрослыми (заигрывания эти такого рода, что позволяют допустить сексуальную интерпретацию: к примеру, поцелуи между сёстрами и между
