уже был огромный успех.
Князь Радомиров услышал вопль солдата — и его залила волна такой обжигающе-пламенной ненависти к той твари, что пыталась убить — ладно его самого, но Иру… И растворившись в этой ненависти, он настолько явно представил себе скалу неподалеку, к которой любил сбегать в детстве, что мог, наверное, просто коснуться ее рукой и почувствовать подушечками пальцев шершавую поверхность нагретого солнцем камня. Даже страха, что не хватит энергии, не было.
Он уставился на маленький серый шарик:
— Давай, родная… Давай, серенькая… Ну!
Через несколько мгновений он рухнул в снег, заливая его алым. Как же он ненавидел вид испачканного кровью снега! Кровь, как назло, сочилась отовсюду — из носа, из пор. Даже из ладоней. И пачкала, пачкала чистый белый снег вокруг…
— Вырвались… — беззвучно сложились его губы.
Как-то отстраненно он заметил, что Ирина забрасывает его снегом, особенно старательно лепит снежок и пытается примостить его на переносицу.
Потом говорит что-то — он не слышит, что именно. Роется в сумочке, достает какой-то камень в темной оправе. Начинает срывать с него одежду — какие же у нее холодные руки… Она прижимает кулон к телу, исходящему кровью, где-то в области солнечного сплетения…
И кровь подчиняется. Она перестает стремиться наружу.
Они спаслись… Снова спаслись! Вопреки всему.
Я ненавидела себя. За то, что замерла, когда Андрей стал истекать кровью. За утраченный дар. За то, что растерялась.
Зарычала — и стала забрасывать его снегом, чтобы хоть как-то попытаться остановить кровотечение. Потом вспомнила, что так и не выложила из сумки амулет, останавливающий кровь. Конечно, я понятия не имела, подействует ли он сейчас, когда я потеряла дар, — но вариантов особых не было.
Я высыпала все, что было в сумке, на снег, схватила кулон, распахнула шинель, китель, порвала рубашку — надо добраться до тела… Приложила артефакт в район солнечного сплетения. Хвала Небесам — кровотечение прекратилось. Стряхнула с руки перчатку, прижала пальцы к шее. Пульс был.
Больше ничего сделать не могла — только положить его голову к себе на колени, молить Небо о милости. И ждать…
Грохотало о замерзший берег серое мрачное море, где-то рыдали чайки. Низкое тяжелое небо с подозрением поглядывало на сугробы, появившиеся за ночь.
— В детстве я любил сюда удирать, — раздался тихий хриплый голос. — Мое любимое место… Хорошо, что нас вынесло рядом, а не впечатало в скалу…
— Да, — прошептала я. — Слава Небесам — мы живы остались. И ты очнулся…
— Мы с Александром сюда удирали регулярно. Как-то, нам, по-моему, лет по одиннадцать было, сделали плот. И попытались отправиться в плавание. Конец сентября… Штормило. Нас спасли моряки. Вечером меня порол мой папенька, а Александра — его.
— Пороть детей! — ужаснулась я. — Как можно!
— Подрастут наши — подискутируем.
Надо же — сам белый, сосуды на лице полопались — а смеется…
— Надо отсюда выбираться, ты замерзнешь, — проворчала я.
— Меня надо поцеловать, — прошептал одними губами.
— Никакой порки детям! — потребовала я перед тем, как коснуться его губ.
— Только если за ложь… — явно о чем-то вспоминая, тихо сказал он.
— Так, — распорядилась я, — поднимайся.
— Тебе придется взять на себя наше прикрытие магией.
— В каком смысле? — Вот уж кем я никогда не была, так это магом.
— Кулона связи нет, у меня ни капли энергии. Нам идти около трех километров берегом. Горами — короче, но туда мы соваться не станем, слишком рискованно. Как ты видишь, все завалено снегом. Необходимо передать мне часть энергии, чтобы я поднялся. И сделать, чтобы перед нами расстилалась узкая, но плотно утоптанная тропинка.
— Но я этого делать не умею!
Первый шок прошел, и к горлу подступил страх осознания того, что случилось… Холодный, липкий, безжалостный.
— Придется научиться. Надо будет выбраться сюда летом. Если оплыть скалу под водой, появляется удивительное чувство… Свободы, наверное…
