рот мерзопакостные зелья. И все впустую. А у этого не имелось даже чемоданчика. Неужто и правда руками лечить будет?
Мужчина приблизился, и запашок усилился.
– Ты б помылся, – поморщился граф, отодвигаясь.
– Не в твоих интересах выставлять условия, господин.
Целитель прикрыл глаза, сосредотачиваясь – или делая вид, что сосредоточен. Его ледяные пальцы пробежались по запястью графа. Затем переместились на горло.
«Задушит», – обреченно подумал граф, но почему-то не двинулся. Силы окончательно оставили его издыхающее тело. Уж лучше быстрая смерть от лап шарлатана, чем долгое угасание под неправдоподобные рыдания семьи.
Со дня, когда Иттана официально объявили погибшим, Анита Берк не затихала. Графиня плакала, молилась богам о чем-то неведанном (не то об упокоении души, не то о том, чтоб сын воротился из мертвых). Когда к смерти единственного чада прибавилась непонятная болезнь мужа, женщина окончательно утратила силу воли и ревела безостановочно. В один из дней граф выгнал жену из своих покоев и наказал не являться к нему, пока не успокоится.
Так она и не приходила.
А целительские пальцы двинулись к ключицам, обвели их и переместились на грудь. Чуть ниже и левее.
Целитель одобрительно хмыкнул.
– Зараза не смертельная, но малоприятная. А передалась она тебе, достопочтенный господин, через тесный контакт с некой особой южных кровей. Знавал такую?
Граф аж вздрогнул.
Красотка Леся попалась ему во время одного из многочисленных путешествий в числе королевской свиты по бескрайним просторам страны. Южанка, кожа темная, как шоколад, глаза огромные, а грудь – что спелые дыни. Контакт их был короток, после чего Леся получила колечко с драгоценным камешком, а граф – приятное воспоминание на долгие годы.
– Никто тебе и не поможет. На югах заразы полно, которая отлично переносится местными жителями, а вот северяне мучаются. Лечить будем? – явно издеваясь, уточнил целитель.
– Д-да, – сглотнул граф.
Ему на живот легли обе руки, показавшиеся вдруг каменными глыбами. Дыхание перехватило, и ребра точно хрустнули. Но после боль сменилась теплом, которое потоком растеклось по органам. Оно добралось до пальцев ног, ринулось вверх. Взорвалось в голове снопом искр.
Графу полегчало, а вместе с выздоровлением пришла и усталость.
– Что ты просишь за свою работу? – спросил он, уже засыпая. – Дам тебе все, что пожелаешь.
– Я хочу домой, отец, – спокойно ответил целитель.
– А меня пустят? – тревожилась Тая, сжимая ладонь Иттана. – Я ведь манерам не обучена и ложками-вилками кушать не привыкла. А вдруг опозорюсь или, что хуже, опозорю тебя?
Она тянулась пальцами к волосам, чесалась, как всегда, когда нервничала. Иттан шикнул.
– Перестань! Мои родители не тираны. – Он представил реакцию отца на неожиданную гостью, но решил, что с отцовским недовольством разберется позже. – Тебя обучат всему, чему захочешь научиться. А не захочешь – никто не осудит.
– Но вдруг… А как же ты? – Тая подергала его за руку, совсем как маленькая девочка. – Ты упоминал о дезертирстве, – она проговорила последнее слово четко и по слогам, чтобы не ошибиться. – Боялся не быть принятым семьей. Что изменилось?
Как же объяснить ей, что иногда гордость приходится засунуть поглубже, только бы родное существо ни в чем не нуждалось?
Об отцовской болезни Иттан услышал у самых ворот дома: служанка Берков обсуждала с товаркой недуг хозяина и то, что лекари отмерили ему меньше года.
Вообще-то Иттан планировал нагрянуть без предупреждения, и план представиться целителем родился спонтанно. Из залежей тряпья Захария стащил настолько вонючее пальто, что, должно быть, его носили канализационные крысы. Капюшон натянул по самый нос. И молоденькая служанка, которая совсем недавно строила глазки, презрительно сморщилась, увидев (и унюхав) его. Зато «целитель» остался не узнанным никем, даже родным отцом.
Который, к слову, заразился на югах малоприятной болячкой. Когда-то ею же болел любвеобильный декан факультета телепатии, но новость о болезни не просочилась в газеты. Лечение не приносило пользы. Декан скончался, а с преподавателей взяли клятву неразглашения на крови. Как вытравить заразу травами и заклинаниями, Иттан не подозревал, но новая его личина с удовольствием впитала отцовскую боль. Она стала сильна, как никогда раньше, и ворочалась липкой жижей внутри легких. Затягивала.
Разум мутило.
– Все нормально, – ответил Иттан, коснувшись губами пульсирующей вены на виске.
Затопленный город кончался, и спереди, в проходе, брезжил рассветный, бурый, точно налитый кровью, свет. И свобода была так близка, что уже
